Темной ночью три человека сидели на скалистом побережье возле рдеющего торфом небольшого очага – двое мужчин и женщина со светлыми распущенными волосами. Один из мужчин, совсем еще юный парень, был в серой грубой сутане; он полулежал, прислонившись к валуну, и тихо стонал. Мужчина и женщина были пришельцами, прибывшими с моря. Вернее, с прибрежного острова, куда отправляли прокаженных. Юный послушник из местного монастыря время от времени спрашивал:
– Вы точно не прокаженные? Я обязан следить, чтобы никто из них не пробрался на берег. Так вы не из них?
Местный говор, на котором он изъяснялся, сильно отличался от того, на котором говорили в других областях Шотландии, и мужчина по имени Дэвид понимал далеко не все в его речи. Зато молодая женщина, Мойра, легко перешла на местное наречие. Она рассказала юноше, что они с Дэвидом приплыли морем, а к острову прокаженных пристали из-за разыгравшейся накануне бури. Они понятия не имели, куда попали, и только когда начался отлив, смогли по выступившей из вод моря косе перебраться на большую землю.
Кажется, юный послушник ей поверил. Его самого звали Олей, или Олаф на местном наречии, как пояснила Дэвиду Мойра. Такие скандинавские имена часто давали юношам в северных землях Стратневера[1], куда их занесло. А еще Дэвид уловил, что спутница сообщила Олею, что они из клана Маклейн.
– Я понял, что ты скрыла свою принадлежность к Маккензи, – заметил он с легким удивлением.
Мойра плотнее закуталась в свой истрепанный плед и пожала плечами.
– Слишком долго объяснять. А у Олея и так голова гудит после твоего удара.
Дэвид сказал:
– Ставлю свой тесак доброй стали против твоего дырявого пледа, что ты таишься, потому что Маккензи не в ладах с местными Маккеями.
– У Маккеев много врагов, – только и ответила Мойра и отошла к очагу между камней, где над тлеющим торфом доходила в казанке каша.
Олея все еще мутило, он порой замирал, держась за голову, а Мойра слишком уважительно относилась к служителям Церкви, чтобы не вызваться ему помочь.
Дэвид вспоминал, что он знает о Маккеях. Это был достаточно большой северный клан, подчинивший себе множество более мелких племен и родов и проводивший время в постоянных войнах с соседями. Некогда Маккеи поддержали в борьбе за независимость Роберта Брюса, и с тех пор шотландские короли довольно снисходительно относились к этому варварскому клану. Так что живущие далеко на севере Маккеи обрели немалое влияние, и, как поговаривали, их вождь мог выставить для похода четыре тысячи отчаянных воинов.
Последняя мысль навела Дэвида на размышления о том, готовы ли Макккеи, столь отдаленные от остальной Шотландии, принять участие в войнах короля Якова против Англии? С одной стороны, клансмены Маккеи всегда были бедны и им нечего было терять, если их призовут в войско, пообещав добычу в походе. Но, с другой, этот клан враждовал со всеми своими соседями – Сазерлендами, Россами, кланом Гуанн из Кейтнесса, Мюрреями, Мэтисонами и Камеронами. Осмелятся ли они покинуть свои дикие земли, зная, сколько оставляют за собой врагов?
Теперь, когда они с Мойрой оказались на большой земле, Дэвид сразу стал думать о своем задании и попытался расспросить послушника Олея о новостях в округе. Мойре приходилось помогать ему, и она, хлопоча возле очага, переводила непонятные слова. Куски торфа она сложила как заправская жительница северных краев, и теперь они рдели багряным отсветом, словно в печи. Дэвид продолжал расспрашивать Олея, однако паренек мало что мог ему поведать и больше говорил о прокаженных, которых нельзя выпускать с острова. Ранее с этим не было проблем, но после того, как на остров доставили одного заболевшего аббата, попытки стали предприниматься довольно часто. Прокаженные выходили на берег, воровали у местных скот, один раз даже пытались утащить с собой женщину, но ее успели отбить. С тех пор отец Гиб, настоятель монастыря Святого Колумбана, отправляет сюда, к перешейку, одного из послушников и велит разить любого, кто попытается выбраться и чинить безобразия. Отец Гиб даже сказал, что отмолит грех смертоубийства прокаженного, если такое случится.
Тем временем Мойра закончила с готовкой.
– Эй, идите сюда, каша подоспела! – окликнула она мужчин. – Хат, ты ведь помнишь, что тело – наш раб, а чтобы раб хорошо работал…
– Его надо кормить, – отозвался Дэвид, присаживаясь рядом.
Мойра засмеялась. Она вообще была веселой и мало походила на несчастную женщину, какую похитили и везут неизвестно куда. Наверное, так на нее повлияло то, что они покинули остров прокаженных.
Дэвид же был задумчив. Он понимал, что вскоре будет вынужден что-то предпринять, но пока еще не решил, что именно. Он сидел мрачный и вяло вылавливал остатки горячей каши из котелка. Каша была с маслом и медом, очень вкусная, но у него начисто отсутствовал аппетит. А вот Мойра ела с таким удовольствием, что впору было подивиться ее обжорливости. Олея еще мутило после удара, и он вообще отказался от пищи, поэтому Мойра с удовольствием съела и его долю, да еще заметила, что в обители Святого Колумбана скудно кормят. Затем она принялась расспрашивать, где расположен сам монастырь, но после сытной еды ее стало клонить в сон, и вскоре, укутавшись в свой потрепанный плед, Мойра прикорнула за валуном, защищавшим от ветра, и заснула.
Утром появился пришедший сменить Олея молчаливый, угрюмый брат Люк. Посмотрев на молодого послушника с шишкой на лбу и на Дэвида с рассеченной бровью и расплывшимся под глазом синяком, монах спросил:
– Драка у вас была, что ли?
Мойра так и зашлась от смеха. Но позже, когда они уже собирались с Олеем в монастырь, женщине стало не до смеха. Началось с того, что простодушный послушник предложил ей оставшихся после отлива моллюсков, и Мойру, как и за день до этого, стошнило от одного их вида. Дэвид только проворчал, что не надо было вчера объедаться, но, когда его спутница, бледная и пошатывавшаяся, стала подниматься по крутому склону, все же взялся помогать ей и поддерживать. Правда, когда они взошли на вершину холма и Мойру обдуло свежим ветром, наполненным запахами океана и ароматом вереска, ей стало значительно лучше и она отказалась от помощи Хата.
Дэвид посмотрел по сторонам и понял, почему с острова прокаженных они не видели на берегу признаков жилья. Побережье казалось безжизненным, но с возвышенности слева и справа можно было увидеть уходившие вглубь береговой линии длинные заливы-кайлы, вдоль которых порой попадались одинокие хижины рыбаков. Похоже, местные жители предпочитали селиться именно тут, в глубине земель, что уберегало их от нападений морских разбойников, охочих до наживы на побережье. Дальше дорога уводила по склону вниз, и примерно через час неспешного хода они вышли к маленькой обители, притаившейся в глубине узкой долины.
