Паддингтон вздрогнул, проснулся и несколько раз моргнул, чтобы глаза попривыкли к вечернему свету, а потом с озадаченным видом осмотрел палубу теплохода «Карения».
Не знай он, что это совершенно невозможно, он готов был поклясться, что его только что окликнули по имени, причём довольно громко, и окликал не только голос мистера Брауна, но и голоса всех остальных – миссис Браун, Джонатана и Джуди, не говоря уж о миссис Бёрд. Но судно по-прежнему находилось в двух днях пути от Англии, а от дома тридцать два по улице Виндзорский Сад в Лондоне и того дальше.
Вообще-то, Паддингтон любил смотреть сны. Иногда во сне показывали ужасно интересные вещи, особенно после плотного ужина, приготовленного миссис Бёрд. Но сейчас, оглядывая пустынную палубу огромного теплохода, медвежонок пришёл к выводу, что этот сон как-то уж слишком подозрительно похож на реальность.
Был тот предвечерний час, когда лучи заходящего солнца придают теням разные причудливые формы. Почти все остальные пассажиры ещё сидели за ужином, и поблизости не было ни одного дружелюбного стюарда в форменной белой куртке. Паддингтон пожалел, что съел целых две порции сдобного пудинга, который шеф-повар приготовил специально для него в этот вечер.
Быстренько обмакнув переднюю лапу в стоявшую рядом банку с мармеладом, Паддингтон поплотнее натянул на голову капюшон своего пальтишка, поудобнее устроился на раскладном стуле и пододвинул поближе большую жестянку с надписью: «Печенье с маком. Собственность П. Брауна, эсквайра. Ручная кладь».
Паддингтон любил печенье с маком, особенно то, где сверху толстый слой мармеладных корочек. Тихий ночной воздух огласило негромкое размеренное чавканье.
Путешествие в Дремучее Перу, в дом для престарелых медведей в Лиме, для участия в торжествах по поводу дня рождения тёти Люси было долгим и интересным, но теперь, когда оно уже совсем подходило к концу, Паддингтон всё с большим нетерпением ждал, когда же снова увидит своих старых друзей. Немного подумав, он решил, что именно этим и навеян его удивительно яркий сон.
Постепенно сочетание обильного и очень вкусного ужина, морского воздуха и мерного гудения машин далеко внизу оказало на него успокаивающее действие. Через некоторое время он уже сладко спал и не проснулся даже тогда, когда одно печенье выпало у него из лапы и покатилось по палубе к борту.
Паддингтон так и не понял, когда это случилось и как долго продолжалось, но ни с того ни с сего он обнаружил, что ему снова снится сон, и самое удивительное, это ещё один сон про Браунов.
Между прочим, этот сон был похож на правду даже сильнее, чем предыдущий.
Начинался сон с того, что он уронил ещё одно печенье, причём на самой вершине крутого холма неподалёку от улицы Виндзорский Сад. Вместо того чтобы надломиться или просто упасть, печенье встало на ребро и покатилось за ним вдогонку. Хуже того, с каждой секундой оно становилось всё больше и больше, и чем больше оно становилось, тем быстрее катилось, и вот уже Паддингтон улепётывал от него по улице Портобелло со всех лап, лавируя между киосками и лотками торговцев.
И всё это время он отчётливо слышал, как Брауны окликают его по имени, а вот видеть их не видел.
А потом случилось самое худшее. Только что медвежонок бежал по улице, пыхтя и тревожно оглядываясь через плечо на преследовавшее его печенье, а тут на пути ему будто бы встретилась широченная лужа варенья. Чем отчаяннее он дрыгал и дёргал лапами, тем безнадёжнее они застревали, и вот наконец, вздрогнув, он проснулся и обнаружил, что сидит на палубе, окутанный и опутанный своим пальтишком.
Паддингтон не без труда высвободился, и оказалось, что, во-первых, одна лапа у него застряла в банке с мармеладом, а во-вторых, что он, брыкаясь во сне, опрокинул жестянку и почти всё печенье рассыпалось по палубе.
Жестянка была большая – прощальный подарок тёти Люси перед самым его отъездом обратно в Англию. Несмотря на то что ему не раз и не два случалось запускать в неё лапу, в жестянке ещё оставалось несколько слоев, и Паддингтон очень хотел, чтобы хватило до конца путешествия, так что следующие несколько минут он провёл, подбирая печенье с палубы.
А подобрав последнее, он вдруг замер на месте и вылупил глаза, потому что в тени на самой корме замаячили пять очень знакомых силуэтов.
Он и глазом моргнуть не успел, как все пятеро отчаянно замахали руками и принялись выкрикивать его имя, подходя при этом всё ближе и ближе.
Ущипнув себя несколько раз, чтобы убедиться, что это не сон, Паддингтон отчаянно заозирался в поисках какого-нибудь укрытия, а потом, одной лапой поспешно запихав остатки печенья назад в жестянку, другой нахлобучил на неё крышку и, открыв ближайшую дверь, со всех лап припустил прочь.
Через несколько секунд он выскочил на палубу с противоположной стороны, снова огляделся на случай, если его по-прежнему преследуют, а потом остановился перед ещё одной дверью, на которой был нарисован красный крест и крупными красными буквами написано: «Судовой врач».
Паддингтон был медведь не робкого десятка, и, когда случалось что-нибудь необычное, он, как правило, пытался разобраться без посторонней помощи. Однако события последних нескольких минут выглядели слишком уж странными и загадочными, и он решил, что одна голова хорошо, а две лучше.
Судовой врач страшно удивился, когда дверь его кабинета отворилась, впустив Паддингтона.
– Вы по предварительной записи, медведь? – осведомился он неприветливо.
Паддингтон поставил на пол свои вещички и, прижав лапу к губам, нагнулся, чтобы запереть дверь. Нельзя сказать, чтобы он выглядел смертельно бледным – под мехом этого всё равно не видно, – однако что-то было такое в его позе и в кончике носа, что заставило врача вскочить со стула.
– Господи помилуй! – воскликнул он. – У вас, любезный, такой вид, будто за вами черти гнались!
Паддингтон подошёл к докторскому столу и рухнул в стоявшее возле него кресло.
– Гнались, – подтвердил он зловещим голосом, боязливо оглядываясь через плечо. – Только не черти.
Врач снова сел и бросил на Паддингтона нерешительный взгляд.
– Можно подумать, – начал он, переходя на профессиональный тон, – что вам что-то привиделось.
– Мне привиделись привидения! – сообщил Паддингтон, которому теперь, в безопасности хорошо освещённой каюты, стало не так страшно. – Целых пять!