На пути между набережной Орфевр и мостом Мари Мегрэ вдруг на какое-то мгновение приостановился, но шедший рядом Лапуэнт даже не успел ничего заметить. На несколько секунд, вернее, на долю секунды комиссар почувствовал себя таким же молодым, как и его спутник.
Наверное, во всем был виноват воздух – удивительно прозрачный, какой-то пряный и благоухающий. Много раз в такое же солнечное утро, как сегодня, инспектор Мегрэ, тогда только получивший назначение в отдел охраны уличного порядка сыскной полиции, которую парижане по-прежнему называли Сюртэ, обходил парижские улицы, случалось, и до позднего вечера.
И хотя было уже двадцать пятое марта, сегодня впервые выдался по-настоящему весенний день, который казался еще более ясным после ночной грозы, сопровождаемой далекими раскатами грома. Первый раз в этом году Мегрэ оставил пальто у себя в кабинете, и теперь порывы легкого ветра трепали полы его расстегнутого пиджака.
Из-за нахлынувших воспоминаний комиссар невольно замедлил шаг. Теперь он шел размеренно, не быстро, но и не медленно, однако при этом вовсе не походил ни на праздного зеваку, который останавливается поглазеть на мелкие уличные происшествия, ни на целеустремленно идущего куда-то прохожего.
Заложив руки за спину, он заинтересованно поглядывал по сторонам, подмечая то, на что уже давно перестал обращать внимание.
Для такого короткого пути не имело смысла брать одну из черных машин, стоявших во дворе сыскной полиции, и мужчины двинулись по набережной пешком. На паперти собора Парижской Богоматери они случайно спугнули стаю голубей. Неподалеку стоял большой желтый туристический автобус из Кёльна.
Пройдя по узкому железному мостику, они оказались на острове Сен-Луи, и в одном из окон Мегрэ заметил молоденькую горничную в белой кружевной наколке, похожую на героиню пьес, идущих на Больших бульварах. Неподалеку помощник мясника в белом фартуке отпускал мясо. Из соседнего дома вышел почтальон.
Этим же утром распустились почки, расцветив деревья своей нежной зеленью.
– Вода в Сене стоит еще высоко, – заметил Лапуэнт, до сих пор не сказавший ни слова.
Действительно. Целый месяц повсюду, почти не прекращаясь, лили дожди, и чуть ли не каждый вечер по телевизору показывали вышедшие из берегов реки, затопленные города и деревни, где по улицам струились потоки воды. В желтоватых волнах Сены плавали какие-то обломки, старые ящики, ветки деревьев.
Мегрэ и Лапуэнт шли по набережной Бурбонов к мосту Мари и теперь неторопливо переходили мост, откуда была видна сероватая баржа, стоявшая на приколе ниже по течению. Ее нос украшал красно-белый треугольник – знак «Компани Женераль»[1], и называлась она «Пуату». К неясному городскому гулу примешивался шум и скрежет подъемного крана, разгружавшего ее трюмы, заполненные песком.
Метрах в пятидесяти от «Пуату», по течению выше моста, на причале стояла другая баржа. Чистенькая и опрятная, казалось, уже с раннего утра она была надраена до блеска. За кормой лениво развевался бельгийский флаг, а возле белой рубки в холщовой колыбельке, напоминавшей гамак, спал ребенок. Огромного роста светловолосый мужчина смотрел в сторону набережной, словно поджидая кого-то.
На барже золотыми буквами было написано: «Зваарте Зваан»[2]. Ни Мегрэ, ни Лапуэнт не понимали, что означает это фламандское название.
Было без двух или трех минут десять. Полицейские вышли к набережной Селестен и собирались спуститься к причалу, когда рядом остановилась машина. Из нее вышли трое. Хлопнула дверца.
– Смотри-ка, мы словно сговорились…
Эти люди тоже прибыли из Дворца правосудия, но из другой части здания, где располагались высшие чины судебного ведомства. Это были помощник прокурора Паррен, следственный судья Данцигер и пожилой секретарь суда, фамилию которого Мегрэ никак не мог запомнить, хотя и встречался с ним сотни раз.
Прохожие, торопившиеся по своим делам, и дети, игравшие на тротуаре, даже не подозревали, что присутствуют при выезде прокуратуры на место преступления. В такое светлое утро все выглядело довольно будничным. Помощник прокурора вынул из кармана золотой портсигар и машинально протянул его Мегрэ, хотя у того во рту была трубка.
– Ах, извините, совсем забыл…
Это был высокий, худощавый элегантный блондин, и комиссар в который раз подумал, что так выглядят многие сотрудники прокуратуры. Зато судья Данцигер, приземистый толстячок, одет был совсем без изыска.
– Ну что, вперед, господа?
Они двинулись по неровно вымощенному спуску и остановились у самой воды неподалеку от баржи.
– Вот эта?
Мегрэ был осведомлен не лучше своих спутников. Утром он прочел в суточном отчете краткое изложение всех ночных происшествий, а полчаса назад раздался телефонный звонок: его просили присутствовать при выезде прокуратуры.
Он не возражал. Приятно было снова оказаться в привычной обстановке, в той среде, где ему неоднократно случалось бывать. Все пятеро направились к самоходной барже, с которой на берег была переброшена доска.
Рослый блондин сделал несколько шагов им навстречу.
– Давайте руку, – сказал он помощнику прокурора, который шел первым. – Так оно будет безопаснее. Верно?
Он говорил с ярко выраженным фламандским акцентом, а резкими чертами лица, голубыми глазами, крупными руками и манерой двигаться походил на бельгийских гонщиков-велосипедистов, когда те после соревнований давали интервью журналистам.
Здесь, у самой реки, грохот подъемного крана, выгружавшего песок, казался еще сильнее.
– Вас зовут Жозеф ван Гут? – спросил Мегрэ, мельком взглянув на листок бумаги.
– Да, месье. Жеф ван Гут.
– Вы владелец этого судна?
– Ну конечно я, месье. А кто же еще?
Из каюты пахло чем-то вкусным. Внизу, у самого трапа, выстланного пестрым линолеумом, ходила взад-вперед молоденькая женщина.
Мегрэ кивнул на ребенка в колыбельке:
– Ваш сын?
– Нет, месье, не сын, а дочка. Назвали Иоландой. Мою сестру тоже зовут Иоланда, и она стала крестной…
Но тут счел нужным вмешаться помощник прокурора, предварительно знаком велев секретарю записывать.
– Расскажите нам, что произошло.
– Ну, я его выловил, а вон тот, с соседней баржи, мне помог…
Жеф показал пальцем на «Пуату», где на корме, опершись на штурвал, стоял мужчина и смотрел в их сторону, словно ожидая своей очереди.
Несколько раз прозвучала сирена, и мимо них вверх по течению медленно прошел буксир, таща за собой четыре баржи. Каждый раз, когда очередная баржа подходила к «Зваарте Зваан», Жеф ван Гут поднимал правую руку в знак приветствия.
