Мегрэ играл в лучах мартовского, еще немного зябкого солнца. Играл не в кубики, как когда-то в нежном возрасте, а в трубки.
На его письменном столе всегда лежало с полдюжины трубок, и всякий раз перед тем, как набить одну из них, он придирчиво выбирал ту, которая подходила под его настроение.
Плечи у Мегрэ были опущены, взгляд блуждал. Только что комиссар принял решение, чем будет заниматься оставшиеся годы службы. Он ни о чем не жалел, но принятое решение повергло его в некоторую меланхолию.
С самым серьезным видом он машинально раскладывал на бюваре трубки, пытаясь составить из них более или менее правильные геометрические фигуры или нечто напоминающее по своим контурам какое-нибудь животное.
Справа от него на столе лежала гора утренней почты, а заниматься ею у Мегрэ не было ни малейшего желания.
В сыскной полиции, где Мегрэ появился, когда не было еще девяти, его ждало приглашение от префекта полиции, что само по себе было редкостью, и он отправился на бульвар дю Пале, теряясь в догадках, что это могло означать.
Префект, радушный и улыбающийся, принял его сразу.
– Не догадываетесь, почему я хотел вас видеть?
– Признаюсь, нет.
– Присаживайтесь. Закуривайте свою трубку.
Префект был молод, ему, выпускнику престижной Высшей школы, едва исполнилось сорок. Он был элегантен, может быть, даже несколько чересчур.
– Вы, конечно, знаете, что начальник сыскной полиции после двенадцати лет службы уходит в будущем месяце в отставку. Вчера мы с министром внутренних дел обсуждали кандидатуру его преемника и сошлись во мнении, что этот пост может быть предложен вам.
Префект, конечно, ожидал, что на лице собеседника не замедлит появиться радостное выражение.
Мегрэ, напротив, помрачнел.
– Это приказ? – почти проворчал он.
– Естественно, нет. Но вы должны отдавать себе отчет, что это серьезное повышение по службе, может быть, самое серьезное, на которое может надеяться сотрудник сыскной полиции…
– Знаю. Тем не менее я предпочел бы остаться во главе отдела. Прошу вас правильно истолковать мой ответ. Вот уже сорок лет, как я занимаюсь оперативной работой. Для меня была бы мука проводить дни напролет в кабинете, изучая папки с делами и занимаясь в той или иной степени административными вопросами.
Префект не скрыл своего удивления.
– Вы не думаете, что не стоило вам давать ответ сразу, а сообщить мне его через несколько дней? Может быть, стоило бы также посоветоваться с госпожой Мегрэ?
– Она поймет меня.
– Я тоже понимаю вас и не хочу настаивать.
На лице префекта была тем не менее написана известная досада. Он понимал не понимая. Мегрэ были необходимы контакты с людьми, с которыми он встречался во время следствия, и его не раз упрекали в том, что он не ведет его из собственного кабинета, а активно вмешивается в него, беря на себя работу, обычно поручаемую инспекторам.
Мегрэ, ни о чем не думая, раскладывал трубки. Фигура, которую он сложил последней, по очертаниям напоминала аиста.
В окно било солнце. Префект проводил Мегрэ до двери и дружески пожал ему руку. Мегрэ, однако, не знал, вызовет или нет его поведение недовольство в высоких сферах.
Он медленно раскурил одну из своих трубок и сделал несколько коротких затяжек.
В считаные минуты он только что решил свою будущность, которая совсем скоро должна была превратиться в реальность, потому что через три года его попросят уйти в отставку. Так пусть же, черт возьми, ему позволят употребить эти три года, как он хочет!
Ему не нужно сидеть у себя в кабинете, ему нужно знать, чем живут люди, в каждом новом деле открывать неизвестные миры. Ему нужны бистро, где так часто приходилось коротать время, потягивая перед стойкой пиво или кальвадос – смотря по обстоятельствам.
Ему нужно в собственном кабинете терпеливо вести борьбу с подозреваемым, который упорно молчит, и после многих часов добиваться от него драматического признания.
На сердце у Мегрэ было неспокойно. Он боялся, что после некоторого раздумья его, так или иначе, заставят принять новое назначение. Да предлагай ему даже что-то вроде маршальского жезла, он ни за что этого не захочет!
Мегрэ не отрывал взгляда от трубок, которые время от времени менял местами, как шахматные фигуры. Услышав осторожный стук в дверь, ведущую из его кабинета в инспекторскую, он вздрогнул.
Лапуэнт вошел, не дожидаясь ответа.
– Извините, что мешаю, шеф.
– Ты мне совсем не мешаешь.
Прошло уже почти десять лет, как Лапуэнт поступил в сыскную полицию и за ним закрепилось прозвище Малыша Лапуэнта. Тогда он был худым и длинным. С тех пор несколько повзрослел. Женился. У него появилось двое детей. Но он по-прежнему оставался Малышом Лапуэнтом и – добавляли некоторые – любимчиком Мегрэ.
– Там у меня сидит женщина, которая настаивает, чтобы приняли ее именно вы. Со мной она ни о чем не хочет говорить. Сидит, выпрямившись на стуле, не двигается и полна решимости добиться своего.
Так бывало уже не раз. Из-за газетных публикаций люди настаивали на встрече с ним лично, и часто переубедить их стоило труда. Иные даже являлись прямо на бульвар Ришар-Ленуар, бог знает какими путями раздобыв его домашний адрес.
– Она сказала, как ее зовут?
– Вот ее карточка.
Госпожа Сабен-Левек
бульвар Сен-Жермен, 207-а.
– Она производит странное впечатление, – продолжал Лапуэнт. – У нее неподвижный взгляд и от нервного тика перекашивается правый уголок рта. Перчаток не сняла, но видно, как у нее то и дело судорожно сжимаются руки.
– Позови ее и останься здесь. Возьми на всякий случай блокнот – может, придется стенографировать.
Мегрэ взглянул на свои трубки и с сожалением вздохнул. Передышка кончилась.
Когда женщина вошла, Мегрэ встал.
– Присаживайтесь, сударыня.
Женщина не отрывала взгляда от Мегрэ.
– Вы действительно комиссар Мегрэ?
– Да.
– Я думала, вы толще.
На ней было меховое манто и подобранная к нему шапочка-ток. Что это – норка? Мегрэ совершенно не разбирался в мехах, поскольку жена дивизионного комиссара обычно довольствуется кроликом, в лучшем случае – нутрией или ондатрой.
Госпожа Сабен-Левек медленно, словно составляла опись, обводила взглядом кабинет. Когда у края стола пристроился Лапуэнт с карандашом и блокнотом, она спросила:
– Этот молодой человек останется здесь?
– Да, конечно.
– Он будет записывать нашу беседу?
– Таково правило.
Дама нахмурилась, и пальцы ее сжались на сумочке из крокодиловой кожи.
