Я тихо прошмыгнул в коридор, а затем, на улицу. Хотя, быть может, это мне лишь кажется, что я вышел тихо. Ведь чтобы оказаться снаружи, нужно было во-первых, надеть кенгуруху, во-вторых, открыть дверь, в-третьих, закрыть ее так, чтобы она не открылась сквозняком: закрепить ее джинсовой панамой. Все это нужно было сделать осторожно. Малейший скрип – и кое-кто проснется. Но я, как назло, и первое, и второе, и третье сделал громко. Вдобавок ко всему, я споткнулся о свои кроссовки. И не первый раз уже пожалел, что неправильно их поставил.
Все в нашей жизни требует порядка… даже месторасположение кроссовок.
Но, так или иначе, я оказался на улице. Тишина и покой. Короткая давно асфальтированная улица уходила вдаль, постепенно переходя в песок, а затем и в небо. Причем так плавно, что и придраться не к чему. Третий час ночи, а где-то далеко светит солнце и его лучи даже сюда добираются. Странное чувство возникает, когда с непривычки попадаешь за полярный круг. Солнце светит круглые сутки. Оно делает дугу днем, а, начиная с вечера и до утра, оно… как бы это сказать… в закате. Хотя, закат – и неверное словечко для этого, но по другому-то и не скажешь.
Так или иначе, я наблюдал именно закат.
Я достал сигарету и прошуршал табаком над ухом. Звук – точно рядом по тюли ползет жук. Но ни тюли, ни жука рядом не обнаруживалось. Я закурил.
Спать не хотелось. Трудно в такие минуты сказать, чего тебе хочется. Вернее было бы сказать – я делал то, что мне хотелось. Стоял, курил и слушал эту тишину. Еще думал о чем-то. Думал о том, что все хорошо, но чего-то все же не хватает. Наверное, моей подруги, девушки… уж не знаю, как ее называть. Как бы ни говорил, всегда кого-то обижу. Скажу «подруга», – обижу ее саму, скажу «девушка» – обижу друзей. Может, это лишь мои предрассудки, но у меня всегда с этим проблемы. Короче, в жизни лучше называть ее просто по имени. Только что посмотрел «Шоу Трумэна» и отходил от впечатления.
Видел это кино и раньше, да только фрагментами.
Когда докурил, подумал: ведь должно же быть кино про меня… И если оно есть, то какое оно? Вернее, каков я?
Я, конечно, понимаю, что я таков, каким сам себя вижу, но ведь этим же все не ограничивается. Всегда хочется узнать мнение окружающих. А посмотреть на себя со стороны я бы не отказался.
Я вздохнул, и аккуратно вернулся назад. Кое-кто, даже если и проснулся, то не подал виду, а лишь перевернулся на другой бок.
* * * *
Я лежал в мокрой от пота постели и видел у себя в душе Безграничный Океан. Да, он так и назывался. Безграничный. Наверное, у него должна была быть граница: береговая линия, к примеру. Однако это суша ограничивается Океаном, а не он – ей. Всю мою жизнь меня преследует образ Океана. Точнее, некого его прибрежья. Однажды он так крепко вцепился в меня, и по сей день не отпускает, что я уже стал думать, что у меня есть связь с другим миром.
Однако, это все бред. Никакой связи нет. Нет никакой двери в моей голове, нет окна, нет щели, нет даже собачьей дверцы, нет ничего, что могло бы как-то связать меня с другим миром. Но есть фантазия. И, вероятно, она создала с удивительной четкостью образ берега с мысом, кустарниками, маяком и с тем самым Безграничным Океаном. Все это жутко напоминало какую-то романтическую мелодраму. Но все же, было приятно даже от ощущения, что где-то в голове, или в душе, если она есть, – свой клочок земли и океана.
О причине возникновения этого образа я не задумывался. И, скорее всего, правильно делал. Просто однажды нафантазировал себе его, еще в детстве, да и все.
Особое место среди всего, что было на том берегу, занимал, само собой, маяк. Старый такой маяк.
Там жила женщина. Я это знал, но никогда к ней не заходил. Как-то времени не было, да и я не знал, что ей сказать.
– Здравствуйте. Как поживаете?
– Ничего – так себе. А Вы, простите, кто? – спросит она, не снимая дверной цепи.
– Я – творец этого мира…
Идиотизм. Так или иначе, я никогда к ней не заходил. Времени не было, да и не очень хотелось. Снаружи видел, как она выходит из маяка по делам, возвращается. Включает ночью маяк и ложится спать. Иногда к ней приходят разные люди. Примерно раз в месяц приходит почтальон, примерно раз в неделю приходит подруга, или сестра, примерно раз в неделю приходит рыжий мужчина. Но это уже не мое дело.
Она высокая, астеник по телосложению, на голове – почти всегда – волосы, собранные в пучок. Ходит преимущественно в грязно-желтой юбке до земли, в коричневой кофте из шелка. В общем, судя по всему, она привыкла к своей жизни и ни на что не жалуется.
Такой вот он, мой одинокий мир, – вслух подумал я.
И все же уснул, спустя полтора часа с тех пор, как лег.
* * * *
Так или иначе, а мой мир рушился. Не весь, конечно, но приличная его часть. И это было предрешено. В одно солнечное утро приехали машины. Я посмотрел туда. Маяк еще стоял, на прежнем месте, как ни в чем ни бывало. Он был похож на ни в чем не повинного холостяка, к которому пришла милиция, чтобы задержать.
Вот, открывает он дверь на призывы «откройте, милиция!». И, пока он рассеянно оглядывает людей в форме, те ему и говорят, мол, проследуйте в отделение. Почему холостяка? Не знаю. Просто это слово пришло быстрее других.
Вот и маяк так же. Машины помахали гигантскими чугунными гирями, снесли его. Пыль покрыла все вокруг. И уже вслепую бульдозер снес в Океан и остатки фундамента. Машины еще чуть повозились и убрались восвояси. Пыль осела на дно Океана к мелким рыбешкам, моллюскам и крабам. Остался лишь мыс и воспоминания. Теперь – ни женщины-смотрительницы, ничего. Время механических маяков улетучилось, вслед за ним пришло время маяков автоматических. Эти стальные скелеты-роботы шарят своим единственным глазом-прожектором по линии горизонта, и им практически не нужна забота людей. Эти холодные монстры выполняют свою работу, как надо, но, кроме этого, их ничего не интересует. И людям от них тоже ничего, кроме их работы, не надо.
На этом мысе, наверняка, скоро установят такой же.
И все.
Больше никаких почтальонов, подруг, сестер, и рыжеволосых коренастых мужчин.
Раз в месяц или в два здесь будет только механик и его гаечный ключ, которым он будет подкручивать гайки, развинтившиеся от качания этой стальной хреновины на ветру, смазывать машинным маслом подвижные соединения.
Ну и пусть. Лично мой маяк мертв.
* * * *
Наутро я проснулся в совершенно мерзком настроении. Вернее, я не проснулся, а меня разбудили. Нагло выскоблили меня из моего сна, словно присохшие сливки со дна стакана, где был кофе. Присохшими сливками себя никому чувствовать не нравится.
