Лампочка на переговорном устройстве мигнула, и чуть искажённый техникой голос с придыханием сообщил:
– Он!
И совсем не от страха, а от тревожно-почтительного тона Светы, привычно раздражающего все семь лет, что мы работаем вместе, сжалось сердце. Внушительная стопка снимков сама выскользнула из рук.
Секретарь боится «Ивана Грозного», что, впрочем, неудивительно: его боятся почти все. Если честно, все, кому по долгу службы или из каких-то иных соображений приходится общаться с великим режиссёром, известным продюсером Иваном Никоновым.
Я нагнулась, неторопливо собрала фотографии, положила в ящик стола.
От него всегда одни неприятности!
По всем официальным документам мы до сих пор муж и жена, хотя по жизни виделись последний раз чёрт знает когда – несколько лет назад, на презентации, устроенной Академией кинобизнеса.
Такое мероприятие никак нельзя пропустить! Читатели интересуются.
Выбраковывая фотографии, ради интереса пересчитала кадры, на которых устроившийся на втором плане «любимый супруг» лобызает ручки и щёчки, обнимает, прижимает к себе молоденьких актрисулек. Противно! И безжалостно отправила в архив всю эту «лёгкую эротику».
Нашумевшую историю нашего скоротечного брака давно сменили свежие сплетни киномира, и всё-таки как-то неудобно... ответственный редактор и фотограф-художник Мария Никонова помещает в журнале снимки этого...
Дальше мне подумалось как-то уж совсем, ну очень неприлично… Про себя отметила, что у меня, похоже, психика не в порядке, но внешне лишь пожала плечами и сняла трубку:
– Слушаю!
Видимо, недовольный тем, что его заставили ждать, Иван прорычал:
– Это я! – И поскольку я промолчала, ожидая скандала и по ходу дела быстро придумывая достойный ответ на предполагаемый хамский выпад, он подышал в трубку и сменил тон, сахарным режиссёрским голосом – режиссёры почти всегда плохие актёры, переигрывают – проворковал: – Привет, малыш! Как дела?
– Хорошо.
Какой смысл долго отвечать на обычный знак вежливости? Вот была бы потеха, вздумай я поделиться с ним своими проблемами и радостями!
Соображая, чем вызван его почти заискивающий тон, мне захотелось улыбнуться, представив себе удивлённое блеяние в ответ на мои откровения.
– Прекрасно, малыш! – констатировав сухой отклик, Иван слишком вкрадчиво проинформировал, что заставил меня тотчас внутренне сгруппироваться: – У меня к тебе просьба. Тут один мой знакомый, – он неопределённо хмыкнул, – просит, чтобы ты помогла его сыну. Понимаешь, мальчишка увлекается фотографией, но у него пока ничего не выходит.
И, уже понимая, что сейчас он сбросит на мою голову какую-то проблему, я прошипела:
– Чем?! – Но тут же отдёрнула себя: всё-таки, если отбросить его мотивации, Иван тогда оказался единственным кто хоть как-то заинтересовался мной, поддержал, скрасил мою никому не нужную жизнь. Потому совсем иначе, доброжелательно спросила: – Чем я могу помочь? – И сразу поняла, что вступительная часть, заранее отрепетированная, на тот случай, если мне возжелается слишком артачиться, окончена.
Его голос утратил медовую сладость. Иван перешёл к делу, и, услышав знакомый, свойственный ему командно-повелительный тон, я сосредоточилась, чтобы не пропустить возможный подвох. Всем известно, что мой бывший – или всё же пока нынешний – супруг – большой специалист перекидывать свои проблемы и неприятности на чужие плечи...
А тем временем он уже сообщил:
– Этот... – видимо, хотел, как и всегда, ввернуть непристойность, но, вот чудо, сдержался, интонацией демонстрируя, что удивляется человеческой глупости, и презрительно бросил: – В общем, он в восторге от того, что ты делаешь! – без пояснений, гаркнул: – Ты должна с ним встретиться! Для меня это важно!
Стараясь быстрее окончить разговор, я сказала:
– Ладно!
Но стоило только это произнести, он строго предупредил:
– Только не вздумай его отфутболить! – и ещё раз грозно напомнил: – Для меня это важно! – после чего опять в своей манере рявкнул: – Будь здорова, малыш! – И первым повесил трубку.
Мне исполнилось четырнадцать лет, когда беззаботная и счастливая девчачья жизнь в один день изменилась, превратилась в кошмар, в постоянную боль, в тоскливое одиночество. Родители уехали всего на один день с друзьями к озеру, а итоге погибли в автомобильной катастрофе «при невыясненных обстоятельствах», как писали газеты. Старший брат матери, дядя Фёдор, сделал тогда всё, что смог, отдал меня, свою племянницу, в недавно открытую при восстановленном не без папиного участия монастыре школу-интернат для девочек. Что ещё требовать от сухого, как выжженная степь, старого холостяка с причудами, который по убеждениям, а может быть, из-за врождённого косоглазия ненавидел женщин, презирал брак. Даже в самую страшную минуту он не нашёл ни одного слова утешения для уничтоженной горем девочки.
Я одна боролась с отчаянием, не подпуская, не впуская никого в исколотую, израненную сладкими детскими воспоминаниями душу. Учителя и одноклассницы жалели меня, в первое время пытались развлечь, только я ещё не научилась отличать искреннее сочувствие от жалости к слабым, поэтому не захотела принять помощь, не смогла разделить с ними своё горе.
Услышав вопрос, просто произнесённое кем-то вслух своё имя, я горько рыдала, и, по предписанию школьного врача, меня оставили в покое, даже на уроках не спрашивали.
Тихо отсидев положенные по расписанию академические часы, я запиралась в своей спальне, забывая поесть, рассказывая и пересказывая маленькому деревянному распятию на стене и подушке о своём горе. А когда девочки уезжали домой на каникулы, оставалась в интернате: мне некуда было ехать. Дядя Фёдор сам всю жизнь прожил в маленькой квартирке в пригороде, хотя, будучи известным адвокатом, мог позволить себе более приличное жильё. Ни разу за два года не только в гости к себе не пригласил, но и даже проведать не приехал.
А потом появился он:
– Проезжал мимо, заехал...
Иван Никонов был деловым партнёром моего отца. Они вместе делали советское кино: когда СССР приказал долго жить, не растерялись, за копейки выкупили у родной киностудии вмиг ставшее ненужным, ничейным оборудование и выпустили первый рекламный ролик.
Это было странное время быстрого обогащения единиц и массового обнищания почти всей разлетевшейся на пятнадцать кусков страны, и, желая быстрее, дороже продать товар, ещё невзыскательные хозяева фирм щедро платили изготовителям нехитрой рекламы.
Отец продал машину, участок земли за городом, на который мама четыре года собирала деньги с папиных гонораров, и семейную реликвию – старую, прошедшую дорогами войны кинокамеру, подарок учителя.
