Б. Седов - Мэр в законе

– Ну, что скажешь, родной? Тебе вот только по этой бумажке лишний год за «колючкой» корячиться. – Зуб мерно расхаживал по своему кабинету, глубоко затягиваясь сигаретой и пуская в потолок тугие струи сизого дыма.

Он только что вслух прочел Таганке рапорт, сочиненный полчаса назад в истинных творческих муках.

– А что сказать? – Андрей пожал плечами. – Лажа полная, гражданин начальник. Никакой забастовки не было, вы же знаете!

– Лажа, говоришь? – усмехнулся капитан. – Это как посмотреть!

– Да как ни смотрите. Лажа – она и в Африке лажа.

– Ну, не скажи! На! Читай!

Зубарев протянул Таганцеву несколько исписанных листов бумаги.

– Что это? – спросил Андрей, не глядя на писанину.

– Твои дружки пишут, что это ты их уговорил отказаться от выполнения работ, устроить забастовку, сорвать план! И наплевать тебе на то, что колония на хозрасчете! Срать ты хотел на то, что осужденные всю зиму голодать будут! На бунт людей подбиваешь?!

С недавних пор слово «бунт» было для «зэков» самым страшным. Короче, соседняя «зона» взбунтовалась недавно. Там люди умирали от голода. Бараки не отапливались. Электроэнергию вырубили. «Ноги росли» из Главного Управления Исполнения Наказаний. Кто-то из московских генералов «забыл» обеспечить колонию государственным заказом. А значит, данное исправительно-трудовое учреждение, существующее на принципе самоокупаемости, исключили из списков на поставку продовольствия, угля и электричества. Все просто: нечем платить – мрите с голодухи.

Холода в этих краях наступают уже в конце августа. К середине же октября начался массовый падеж. «Зэки» не выдержали и подняли настоящее восстание. Администрация бросила на них полк спецназа. В результате, сто с лишним человек были забиты до смерти. Повторения такого эксперимента не жаждал никто.

– Ты знаешь, чем бунты заканчиваются? – задумчиво произнес Зубарев.

– Знаю, – кивнул Таганцев. – Но вы же не за этим меня сюда вызвали…

– Ха! Смотри, какой догадливый! Правильно – не за этим. А как думаешь, зачем?

– Я не думаю. Мне не положено.

– Молодец! – похвалил начальник оперчасти. – Я за тебя все уже придумал. Тебе когда на условно-досрочное? Правильно – через месяц!

– Через двадцать девять дней, – поправил Таганцев.

– Тем более! – неизвестно чему обрадовался капитан Зубарев. – Соображай!

– Соображалку отбили, – угрюмо произнес Андрей.

– До свадьбы заживет! – бодро пообещал Зуб.

– Сомневаюсь. – У Таганцева страшно болела голова, а перед глазами плыли синие круги. Такое бывает при сотрясении мозга.

– Давай так: ты мне поможешь, а я, в свою очередь, позабочусь о том, чтобы с тобой в эти оставшиеся двадцать девять дней ничего плохого не произошло.

После этих слов Андрей понял: самое плохое в его непутевой жизни только начинается.

– Все знают – ты с «синими» в ладах, – продолжил Зубарев. – А к ним с воли наркота пришла. Марихуана. Анаша. «Дурь» по-вашему. В курсе? – капитан подошел к Андрею вплотную и прищурившись заглянул в глаза.

– Откуда?! – как можно искренней удивился Таганцев. – Они мне что, докладывали?!

– Не знаешь, выходит… – разочаровано проговорил капитан и, отойдя в сторону, закурил новую сигарету. – А ты узнай! Узнай, родной, как «трава» в «зону» попала, где хранится, кто на ней «оттопыривается».

– Поздно, гражданин начальник, из меня «стукача» делать, – Таганка криво ухмыльнулся. – А потом, вы же знаете, если я за «наркоту» с блатными базар заведу, они меня враз на «перо» поставят.

– Андрюша! – почти ласково заговорил капитан Зубарев, – ты не блатных бойся. Ты меня бойся. Я сейчас, радость моя, твой царь и Бог. Послушайся старого опера, сделай, как я прошу. Ну что тебе делить с ними? Ты через месяц – птица вольная. Вышел на свободу – и ищи ветра в поле! Никого не знаешь, никому не должен!

– Не скажут они мне ничего, – развел Таганцев руками. – Вы, гражданин начальник, сами у них спросите. – И в глазах его мелькнула издевательская искорка.

– Значит, отказываешь мне… Не уважаешь…

Капитан Зубарев медленно подошел к столу, затушил в пепельнице окурок, шагнул к Андрею и неожиданно нанес ему резкий удар в челюсть.

Таганка рухнул на пол, как подкошенный, а начальник оперчасти принялся изо всех сил пинать его твердыми носками яловых сапог. Бил до тех пор, пока тело Андрея не обмякло и не перестало чувствовать боль.

Утомившись, Зубарев расстегнул ворот форменной рубашки, вытер рукавом обильный пот со лба и, тяжело дыша, выглянул из кабинета в коридор.

– Прапорщик Легавко!

– Я! – послышался бодрый отзыв.

– Осужденного Таганцева в жилую зону!

– Как? – удивился прапорщик, – у него ж еще пятнадцать суток ШИЗО!

– В барак, я сказал!

И в этом тоже не было ничего хорошего. Народ, проживающий за колючей проволокой, знал: из штрафного изолятора за красивые глазки раньше срока не выпускают.

– Живой, что ли? – над койкой Андрея склонился Чижик – «шестерка» Садовника, законного вора.

Таганка с трудом открыл заплывшие глаза и понял, что лежит в жилом бараке.

Отряд увели на работы. Здесь остались лишь блатные и приблатненные.

– Вставай, Таганка, – Чижик тронул его за плечо. – Садовник в гости зовет.

С трудом поднявшись с койки, Андрей, хромая, в сопровождении «шестерки» направился к кладовому помещению, которое в просторечии называлось каптеркой. Ныли отбитые почки, гудела голова и, казалось, при каждом шаге трещал позвоночник.

– Здравствуйте, – произнес он, представ перед ворами, сидящими вокруг стола.

На расстеленной газете стояли сковородка с жареной картошкой, несколько вскрытых банок тушенки и две пол-литровые бутылки «Столичной». Прямо на газете высилась горка нарезанного крупными кусками белого хлеба, – такой давали только солдатам батальона охраны. Но у блатных он тоже не переводился.