Нуждаются ли в нас звезды? Жаждут ли иные миры почувствовать на себе стопу человека? Согласны ли сверхновые на присутствие человека при своей гибели? Важно ли черному безграничному вакууму, в котором несутся жалкие приплюснутые у полюсов шары и вовсе незаметные звездолеты, что мы существуем?
В начале своих полетов Сандерс думал и честно отвечал самому себе и другим: «Несомненно, да». Затем, встретившись с враждебными космическими аномалиями, коварством чужих планет, он начал отвечать: «Пожалуй, они против, но можно ли их винить? Кто хочет общаться с созданием, подобным человеку?» Но, отвечая так, он продолжал скоротечные прыжки и долгие перелеты от звезды к астероиду, от него к планете и снова и снова и дальше и дальше. И возвращаясь. «Да» – отвечал он первые десять великолепных лет, «Нет» – семь, полных упорства и надежды. И лишь сейчас, за сорок минут, сидя у затянутого силовым полем иллюминатора гибнущего корабля, он счел, что нашел верный ответ. «Им безразлично».
– Один…замечательный… – услышал рядом с собой Сандерс хриплый, с надрывом голос Беккета и наклонился к нему, думая, что тот опять бредит – писатель, в своем великом…рассказе о Севере…написал… – Беккет замолк, бледное лицо его, в аварийном свете, казалось тоскливой маской. Сандерс ждал.– «Сколько я ни встречал собак с затейливыми кличками, все они никуда не годились» – Беккет засмеялся, но тут же вскрикнул, и по губам его и подбородку побежали струйки крови. Сандерс ждал, он понял, что друг его говорит осмысленно. Сандерс взял платок и аккуратным, почти нежным движением, отер кровь с лица старшего помощника.
– Вот я и думаю Кайл – продолжил, наконец, Беккет тихим голосом и открыв серые глаза – наш корабль как одна из этих собак! Ха-ха! Он закашлялся, правая его изуродованная рука бешено затряслась, но вскоре вновь словно прилипла к залитой кровью койке. Беккет затих с озорной, но жуткой багровой улыбкой на лице.
Сандерс тоже против воли улыбнулся. Многие, и он в их числе, звездоплаватели любили произведения Лондона о Севере. А корабль и в самом деле назывался затейливо.
– «Император Оттон 1» – тихо сказал Сандерс звездной бездне.
В ответ, как всегда, молчание. Ни насмешливое, ни жестокое, ни что-то обещающее или чем-то грозящее. Просто черное молчание вселенной.
– Грузовой звездолет второго класса – продолжил, сжав кулаки, Сандерс, обращаясь к бесстрастной аудитории из космической пыли, квазаров, туманностей, звезд и света уже исчезнувших светил. Он чувствовал жажду говорить в этой никогда не нарушаемой тишине. Хотелось осквернить святыню, которой он поклонялся всю жизнь.
– Основной способ передвижения – в подпространстве. Имеет две палубы, четыре трюма, один медотсек, четыре спасательных капсулы.
«Вернее имел» – сказал про себя Сандерс, надеясь, что звезды не умеют читать мысли человека. Три часа назад корабль вынырнул из абсолютно черной, с белесыми всполохами, бесконечности подпространства. Искалеченным, деформированным, перекореженным. Впрочем, было удивительно, что подпространство выпустило их вообще. Аномалия в нем будто знала, что нужно разрушить в первую очередь – сплющила капсулы, вырвала медотсек, двигатель же просто исчез. Сверхпрочные антенны словно были иглами льда, истончившимися под пеклом тысячи солнц. И все технологии, все средства, все надежды были мертвы и более не пригодны. Экипаж понял и принял это не сразу.
На еще молодом лице Сандерса пролегли тяжелые морщины, вновь начали кровоточить глубокие порезы на лбу и щеке.
– Экипаж – восемь человек. «Пятеро мертвы, один при смерти, один – сошел с ума, последний – обречен».Красные капли тяжело падали на прежде белоснежный пол, рисуя на нем безобразные узоры.
– Вайген исчез ТАМ вместе со своим медотсеком, что с ним? Вне сомнения мертв. Но как он погиб? Что сотворил с ним этот чудовищный туннель подпространства, без стен, без времени? Самое беспросветное место во вселенной.«Бедный, самоотверженный Генрих».
Многие капли не стремились к полу. Стекая со щек, они бежали по скафандру, прочерчивая на его синеве багряные линии, расползались в темные пятна.
– Лучше бы у тебя была злая воля – прошипел Сандерс черноте за иллюминатором. – Так было бы много легче. Ты погубила лучший экипаж.
Сандерс вспомнил как пару часов назад, после аварии, он, было, собрался воодушевлять их, утешать. Даже сейчас он улыбнулся. «Я просто забыл, с кем имею…имел дело. Беккет уже всех собрал, Лорейн проверяла приборы, Карл подготовил скафандры. Все сделали без меня, без приказов. Господи…мы были как идеальный сплав, как философский камень…Роман – медь, Лорейн – платина, Катрина – серебро, Тодер – сталь…
По лицу Сандерса прошла судорога.
«Сами доделаете чертову титаняку, сорванцы» – сказал им Тодер по внутренней связи, когда проклятый трос подвел, разъединился и техник отправился в последний полет. Роман включил реактивный ранец, но Тодер запретил. Его относило все дальше и дальше от корпуса, зрелище было невыносимым. «Лучше бы он сгинул сразу» – со стыдом подумал Сандерс. Тяжко было смотреть, как их шутника, их великого «целителя» техники уносит прочь и можно только беспомощно глядеть. И видеть как человек, целый мир, становится лишь крохотной белой фигуркой среди тьмы. А потом космос замазал его чернотой, как недовольный художник убирает лишнее с холста.
«Бедный, отважный Тодер».
Некоторые звезды излучали белый свет. Цвет скафандра. Они были далеко, а, может, их уже и не существовало. Как и Тодера. Как несправедливо. От них остался свет, который будет вечно идти сквозь вселенную, а от Тодера? Память? Сандерс издал истерический смешок.
Он умрет через…час. Семьи у Тодера нет. А считается ли памятью имя в списке павших космолетчиков? Посмотрит ли кто-нибудь его фотографию? А если посмотрит, то, разве, поймет, как он мог заставить всех испытывать жалость к сломанной машине, прибору, кораблю? И как заражал всех своей страстью к ремонту? Без разницы – никто не посмотрит. Что он сделал? Ни изобрел новой технологии, ни разрушил вражеского корабля. Для чего людям его помнить? Что их заставит? Жил честно, умер с честью – ну и что?!
Сандерс дернул себя за волосы и в ладони остался клок каштановых прядей. Перед глазами его стоял высокий улыбающийся человек, и вдруг тело его покрыл скафандр, лицо исчезло под шлемом и гигантские, еле различимые во тьме, такие же черные, как и сама тьма, пальцы утащили Тодера.
Но смерть его не была страшней, чем гибель Катрины, медленно размазанной ставшим ветхим, после выхода из туннеля, блоком. А что испытал Роман, когда в скафандр попало топливо? Смесь, которая сначала облепила тело и прежде чем сжечь его заживо, разъедала кожу, кости, выедала глаза. Боже! А Карл? Это лучше не вспоминать.
