…Эта неделька выдалась, «ещё та»: зарядили не только дожди, но и покойники. Удивляло и то, и другое, но «другое» удивляло больше. Дожди в конце марта – тоже эксцесс, но «стахановские урожаи» трупов – «эксцесс в квадрате». И, ладно, если бы речь шла о «подснежниках»: март-апрель – самое время для «всходов» прошлогодних мертвецов. Так ведь нет – «свежачок»! И, если «подснежники» в большинстве своём являли собой результат вполне мирного, ненасильственного перехода с этого света на тот, то среди «новоприбывших» преобладали жертвы криминала. В отличие от «подснежников», в массе своей деклассированного элемента, не побуждавшего к поискам себя даже тех, кому положено искать по службе или родству, «урожай» нынешней весны отличался разнообразием с уклоном в сторону порядочных людей.
«А город подумал: ученья идут». Была некогда такая песенка. Это – к тому, что изобилие мертвецов нагружало только посвящённых. Для всех остальных граждан, мирных и не вполне, мартовская весна была обычной для здешних мест с резко континентальным климатом. Ассортимент услуг, как всегда, был широким, в диапазоне от луж и плюс десяти до буранов и минус тридцати. «Характером» этот март не отличался от других. Март как март: долгоиграющего типа и невыносимый в своей многоликости.
Александр Сергеевич Иванов – с благородным ударением на «а» – не любил март. Не любил «дважды»: и как рядовой обыватель, и как рядовой старший следователь районной прокуратуры. Как и многим его землякам, ему всегда казалось, что этому месяцу – худшему в году – не будет и конца. Он как-то сразу не полюбил март. Не полюбил ещё в школе, когда на старт весны приходился финиш самой длинной учебной четверти, за которой, словно в насмешку, шли самые короткие и бестолковые каникулы. Работа в прокуратуре лишь укрепила его в отсутствии пиетета к «марту-месяцу».
Иначе и быть не могло: распутица, бездорожье, необходимость ежедневно решать проблему гардероба, ибо «пришёл марток – надевай семь порток!». А тут ещё – «Восьмое марта»! Казалось бы: а это – при чём?!
Ни при чём… для мирного обывателя. А для следователя прокуратуры – очень даже «при чём». Потому что «кому – война, кому – мать родна», только наоборот. А, если этот «праздник» дополнялся парочкой выходных, то «весёлая» неделя гарантировалась на все сто. Народ почему-то обожал доставлять неприятности следственным органам именно в эти дни. И доставлял самым неоригинальным способом: изводил либо кого-то, либо себя. Именно на эти дни для следователей приходился «самый пик» трудовой активности. И всё – по причине другого пика: количества самоубийств.
Парадокс? Скорее, факт. Необъяснимый, но факт. Психологов и психиатров слушать бесполезно: наврут и глазом не моргнут. Особенно бесполезно слушать их тому, кому приходится собирать плоды этой «праздничной жатвы»: вынимать самоубийц из петли или нарушать их тесное единение с охотничьей двустволкой. Следователю лучше послушать не психиатров, а родственников. Оно и для протокола полезней.
Хотя, в чём-то товарищи учёные, возможно, и правы. Отчего-то именно в праздники в человеке активно проявляется то, что в будни мирно дремлет в глубинах подсознания. И лезет из подсознания не «Христос», а «Сатана». И в разгар тотального веселья – в самое неподходящее время – в голову неожиданно приходят… неожиданные же мысли. И ладно бы, только мысли: ещё и такие же желания! Бедному, глупому человеку становится вдруг так жалко самого себя, что в приступе этой жалости он лезет в петлю. Ну, вот, не находит другого способа пожалеть себя. Такое, вот, оригинальное «несовпадение во взглядах» на жизнь с остальным миром. «Лишний человек» – только не из литературы. Вот и получается: не было бы праздников – был бы человек… может быть. А так – где радость, там и печаль.
Но, если причины терялись в глубинах подсознания и далеко не всегда открывались даже следствию, не говоря уже о родственниках, то с поводами дело обстояло много проще. Обычно «исход» происходил в силу двух неоригинальных причин: недопил или перепил. К такому выводу Иванов пришёл в результате личных наблюдений: человек, «принявший» в меру, в меру трезвый и в меру пьяный, не лез в петлю даже под влиянием чрезвычайных обстоятельств. Как минимум, не лез сразу, в состоянии сильного душевного волнения, как любили и до сих пор любят выражаться судебные психиатры. А потом он, тем более, не лез в петлю: сильное душевное волнение либо ослабевало, либо глушилось «оздоровляющей» дозой. «Уходить» в состоянии душевного подъёма – не путать с волнением! – «дураков нет».
Что же до влияния марта, то – опять же в силу опыта – Иванов не исключал его. От таких перепадов атмосферного давления, от таких видов за окном и психически нормальному, совершенно трезвому человеку впору хоть в петлю лезть. Так или иначе, а март давал львиную долю «приплода» самоубийц. Минимум, в три раза больше, чем в остальные месяцы. Исключение составлял запойный «Новый год», традиционно для «православного безбожника ивана» стартовавший с католического Рождества и финишировавший «старым Новым годом», а то и крещенскими морозами.
Но этот год «удался», как никакой другой. В сейфе у Иванова лежало уже три десятка «отказников», до которых никак не доходили руки – а покойник «шёл косяком». До конца месяца оставалось ещё больше недели, но мертвецы и не думали угомониться, словно задавшись целью побить свой же месячный – всего за три недели! – рекорд. И три десятка «покойников» лежало только в сейфе у Иванова! А ведь были ещё и покойники его коллег: Петрова и Сидорова! (Да: Иванов, Петров, Сидоров. Как в анекдоте. Но разве анекдоты не из жизни берутся?! Ну, вот так получилось: Иванов, Петров, Сидоров – и в одном месте, скопом! В анекдотической последовательности! Ну, вот «посчастливилось» людям и с фамилиями, и с коллективом!).
А ещё им «посчастливилось» с местом работы. Точнее, с двумя: и с одним, и с другим. С географией и административным делением, то есть. Район, в котором им «посчастливилось», во все времена был главным поставщиком трупов и «специфических показателей» для областных контор, от прокуратуры до обкома партии. Но в год нынешний Старый город побивал самого себя! И, ладно бы: «ростом производства» мирных трупов! А то ведь и «полку» криминала прибыло, да ещё как!
Но Старый город славился не только «жатвой душ». В переложении с языка Священного писания на местные реалии: не трупом единым жив человек. Оба человека. Те, что по разную сторону барьера. Несмотря на холодную, промозглую весну, в прокуратуру табунами шли жертвы уличных изнасилований. Увы: народ старогородской был «любвеобильный» и морозоустойчивый: где прихватило желание, там его и реализовал.
