Глава 1
Конец августа, ветер гоняет по тротуарам старого городка охапки листьев. Мужчина и мальчик идут по городу. Мальчик чуть отстает, он уже устал и хочет пить. Он знает, что жаловаться бесполезно. Отец уже порядком зол – цены на детскую одежду во всех магазинах, что они обошли, мягко сказать, не радовали. Оставался последний шанс одеть мальчика к первому классу на местной толкучке. Мужчина ступил на проезжую часть, инстинктивно подал руку назад, чтобы перевести сына, но наткнулся на пустоту. Еще пара шагов по инерции, не замеченная вовремя машина, визг тормозов и крик мальчика, отошедшего попить из колонки.
– Козел! — водитель был багровым от гнева, — козел, куда прешь!
– Езжай, езжай, – мужчина держался одной рукой за сердце, второй крепко обнял подбежавшего сына.
– Прет не пойми куда, пацана сиротой хочешь оставить? – водитель, громко возмущаясь, завел свою «девятку» и укатил.
Мужчина, отдышавшись, вдруг схватил сына за ворот рубашки и закричал, с визгом и брызгами слюны:
– Ты! Поганец! Все ты! Ты! Из-за тебя все!
Начало июля. Экзамены в школе окончились, оттанцевали выпускные, началась пора тишины, запаха масляной краски и старых библиотечных книг, гулких шагов по длинным и прохладным коридорам третьей городской гимназии. Это сейчас она гимназия. А когда-то, в девяносто пятом, была обычной, не самой лучшей школой.
Я – Михайлов Роман Андреевич. Сейчас я учитель русского языка и литературы, а в 1995 —обритый под ноль первоклашка в старом свитере и перешитых брюках. Тот год я помню как сейчас: в мужских туалетах не продохнуть от густого табачного духа, в компоте из столовой можно найти совершенно неуместный там животный белок, а директриса топает ногами и орет: «По вам по всем коррекционка плачет!».
Как я умудрился не получить прививку от этой системы образования – загадка. Я каким-то чудом смог полюбить не только родной язык, но и переосмыслить все эти тошнотворные вопросы вроде «что хотел сказать автор». Как я не попал под прицел иглы, как не запил, подобно многим своим одноклассникам – ума не приложу. Все предпосылки же были. Отец ушел из семьи в девяносто шестом, мать подалась в торговлю и постоянно моталась за товаром в столицу области. Присматривать за мной часто оставалась соседка, но присматривала она больше за очередным хахалем.
Прошел мимо стенда в коридоре на первом этаже. Чувствую гордость и улыбаюсь сам себе в отражении оргстекла, пока никто не видит. Вот мое фото с выпускного, «гордость школы», на фото мне шестнадцать. Сейчас – двадцать девять. И у меня есть все, что нужно.
Я не чудак и вовсе не бессеребренник. Но детство и юность научили меня радоваться тому, что есть. Квартиру, однушку в доме сталинской застройки, мне оставила мать. Она переехала за город, как всегда мечтала. Я не фанат гаджетов, меня вполне устраивает недорогой смартфон. Что там ещё? Машина. Пару раз я задумывался, а не пойти ли выучиться на права, но что-то все время меня останавливает. Иногда мне кажется: это что-то – иррациональный, необъяснимый страх. Впрочем, копаться в этом вопросе подробнее мне не хочется.
Жена и дети. Тут я особо не тороплюсь. Полгода назад я расстался с девушкой по вполне бытовой причине – не хватило денег на билеты до Таиланда. А если мужчина не может позволить себе и подруге билеты до Таиланда, он нищеброд. Так решила девушка, а я не возражал. Ей виднее, да и пусть будет счастлива.
Здороваясь, я кивнул завхозу, Ольге Петровне. Она тяжело, с одышкой спускалась по лестнице. Лестница широченная, человек семь могут спокойно пройти в ряд. Но Ольга Петровна будто специально повисла на моей руке.
– Роман Андреевич, зайди ко мне, будь добр. Твои же охламоны будут батареи в классе красить?
Я кивнул – мой девятый класс должен прийти на летнюю практику, покрасить батареи в классе. Вообще, я знаю: практика подобных отработок не поощряется, права детей, так-то. Но директор нашей третьей гимназии старается поддерживать порядок в здании руками учащихся. Он уверен, что так дети задумаются, прежде чем портить имущество. Спорно. Но, к счастью, никто из родителей не возражает, а детям даже нравится – на практике в полупустой школе можно поорать в свое удовольствие, сделать селфи на пожарной лестнице или со скелетом, пробраться на чердак, а оттуда на крышу. И цена всему этому удовольствию – пара часов общественно полезной работы.
– Будут, – подтвердил я, – только они не охламоны, они Орда.
– Кто? – переспросила завхоз, – вечно ты, Роман, шутишь. В общем, зайди ко мне, или орду свою пришли. Путь возьмут краску и газеты. Подложите на пол, а то весь линолеум угваздаете.
Ольга Петровна попыхтела дальше, вниз, в свое царство хозяйственности и порядка. А я поспешил наверх, к себе на третий этаж.
Когда-то в этом кабинете тощая историчка, которую звали Сталиниада Григорьевна, вдруг упала посреди урока в обморок. Больше в школу она не возвращалась. Ходили слухи, что призрак учительницы до сих пор гуляет по коридорам школы. Очи ее горят праведным и алым огнем, а на каждом пальце руки – по серпу.
В классе уже сидели ученики. Не весь класс, конечно, в основном пришли компаниями, кто с кем дружит. Не пришли совсем уж яркие индивидуальности и те, кто уехал из города. В основном все копались в телефонах, изредка переговариваясь вполголоса. Мое приветствие, пожалуй, вышло излишне громким и бодрым в этом ленивом летнем царстве
– Здравствуйте!
Кто-то по привычке подскочил с места, его одернули, послышался смех. Очарование тишины было нарушено, все снова стали прежними, живыми, беспокойными и непоседливыми.
– Роман Андреич, в какой цвет будем красить? – спрыгнул с парты долговязый Макс.
– В радужный, – заржали с задних парт, и непонятно, к кому это относилось: то ли к светлокожему, чувствительному Максу, то ли ко мне самому (они давно и безуспешно сватают мне географичку).
Я и бровью не повел:
– Это мы узнаем, когда кто-нибудь принесет от Ольги Петровны краску. И не забудьте газеты, она просила на пол подстелить. Добровольцы есть?
Добровольцы вразвалочку отправились к завхозу, остальные вернулись к своим занятиям. Я сел за стол, вытянул ноги. Из открытого окна долетал прохладный ветерок. Тюль раздувался в такт дыханию деревьев за окном, а через их изумрудные листья струился свет. Мне кажется, этот свет и эти деревья всегда были такими. И тогда, и сейчас, и будут, наверное, всегда. У меня приятно сжалось в груди – просто от того, что день такой летний и хороший, что можно запросто любоваться всем вокруг.
– Роман Андреич! А что такое «Дура лекс, сед лекс»?
– О, Егор, да ты знаком с латынью! – отозвался я, – это значит, «закон суров, но это закон». Где прочел такое?
