– Моя жизнь, чё хочу, то и делаю, – огрызнулся подросток лет двенадцати, кубарем скатившийся с грузового состава, который внезапно затормозил.
Пожилая дама с розовым зонтиком, шедшая по тропинке вдоль железной дороги, всплеснула руками.
– Как это – твоя? А как же поколения, которые передавали по цепочке твою будущую жизнь начиная с пещерных людей? Ты только представь: они должны были пережить все войны и эпидемии, и голод, и смуты, и татарскую орду. Им было не миновать ни одной эпохи и ни одного исторического катаклизма, раз уж ты родился! Они проявляли чудеса стойкости – и тут тебя потянуло на подвиги!
Пока дама сообщала, что она врач, и рассказывала про отрезанные здесь, на железке, руки-ноги-головы, упавший поднялся, отряхнул драную джинсу и двинулся вперед, не оглядываясь.
– Да что вы время тратите, это же зацепер, они все придурки, – прозвучал еще один голос – громкий и насмешливый.
Мальчишка обернулся и увидел девицу старшего школьного возраста. Рыжую, точнее, оранжевую, как апельсин.
– Дура рыжая, – утвердил он и прибавил шагу.
Ответом ему был обидный смех.
– Всего доброго, молодые люди, не ссорьтесь, – пожелала старушка.
Апельсин ее окликнул:
– В сторону Белой Горки, к дачам, я правильно иду?
Розовый зонтик начал многословно объяснять, что еще не изучил все здешние места и может ошибиться, что посещает лекции по краеведению, но про Белую Горку им еще не…
Зацепер обернулся и перебил:
– Неправильно. – И грязный палец указал другое направление.
Гора поднималась уступами, словно гигантскими ступенями, которые заросли гигантскими же лиственницами, кленами и ясенями. Было похоже на сильно запущенный парк. Апельсиновая девчонка остановилась, переводя дух. Откуда-то сверху раздался голос-колокольчик:
– Можешь вот так постоять? Постой еще немного, пожалуйста.
– Я только и могу – стоять. Или упасть и не встать. Это Эльбрус, а не Белая Горка!
– А это и не Эльбрус, и не Белая Горка. Дачи совсем в другой стороне. Здесь городской парк начинается. Ты, наверно, не здешняя?
– Да уж, ожидала я чудес, – мрачно проговорила апельсиновая девочка. – В Белогорске моя мама родилась. Я про него сопли-вопли все детство слушала. Судя по восторгам, здесь должны быть принцессы, феи, эльфы…
Она разглядела среди веток на обрыве фигуру с карандашом в быстро-быстро двигающейся руке.
– Поднимайся сюда. Передохни на лавочке. Мне нужно твое лицо. Тебя как зовут?
– Юля. А тебя?
Юля одолела последнюю вертикаль и оказалась под двумя березами, которые росли в обнимку на самом краю.
Перед ней сидела принцесса. У нее были огромные голубые глаза и золотистые волосы, кольцами разбросанные по плечам. Если бы собственные Юлины волосы потеряли красноватый оттенок, побледнев до золотистого, а веснушки исчезли, а нос утончился, а рот уменьшился, то и она стала бы похожа… Апельсиновая девочка тряхнула головой и вернулась в реальность.
– Марина, – представилась принцесса, не переставая работать карандашом.
Юля присела рядом, заглянула в рисунок, прочитала на подложенной под него книге название:
– «Поллианна». А, это про рыжую девчонку, которая играла в радость. А ты ее и рисуешь? И тут как раз я, тоже рыжая? Но это же детская книжка, я ее в четвертом классе читала.
Марина была как раз принцессного возраста, на вид лет семнадцати.
– А мне двадцать, – уточнила она. – Но захотелось перечитать. Знаешь, как в одном стихе: только детские книги читать, только детские думы лелеять, все большое надолго развеять, из глубокой печали восстать.
– Это из какой же печали? – поинтересовалась Юля бесцеремонно: раз ее используют, заставляют позировать, то чего церемониться. Но художница сказала только:
– Хотела вспомнить, как играть в радость. Воспользоваться способом Поллианны, раз само по себе ничего не радует. А книжка, видишь, без картинок, и я решила это исправить. Мне до сих пор кажутся несправедливыми две вещи: что у взрослых нет каникул на все лето и что для них делают книжки без картинок.
– Ты художница?
– Нет.
– Ну, учишься?
– Тоже нет.
Юля вытянула шею, еще раз заглянула в рисунок – выходит очень даже хорошо. Видимо, лицо у нее было недоверчивым, и Марина пояснила:
– Я и в художественную школу не ходила, хотя она тут есть. Мне в детстве вообще не хотелось рисовать. Я читать любила и еще цветы в нашем саду выращивать – там было только мое царство, никто не мешал. А потом я увлеклась флористикой: одна знакомая делала картины из цветов и меня научила. Только у меня не хватало терпения. Надо какой-нибудь элемент подобрать из растений – а я возьму и подрисую, так же быстрей. Вот и началось…
– Значит, это хобби, – постановила Юля.
Принцесса погрустнела:
– Ну да. А учусь я на юриста. Папа юрист, и мама была… И мне казалось естественным на юрфак поступать. Папу послушать: не работа – поэма…
– А оказалось, муть какая-нибудь? – спросила Юля без всякого сочувствия.
– Очень скучно, – призналась Марина. – То есть не учиться даже, а на работе. Папа меня в свою контору взял. Я сейчас, после сессии, бумажки там перебираю, отношу их из кабинета в кабинет. На компе что-нибудь делаю.
– Так это и есть глубокая печаль? – догадалась Юля.
– Каждый день жду, когда это кончится и начнется настоящая жизнь. А когда подумаю, что ВСЯ жизнь из этого и будет состоять…
– Так бросай.
– Ну, нельзя же так сразу… Я еще только начала…
– Можно, – отрезала апельсиновая девочка. – Или ты там наковыряла какую-нибудь радость? Типа хорошей зарплаты?
– Нет, радость – вот она. – Марина пошевелила свой листок. – Спасибо, что помогла. Ты так вовремя появилась. Прямо из книжки выскочила. Только до Белой Горки отсюда далеко. Что ж тебя никто не встретил? У тебя ведь здесь родственники, наверное?
– Сама дойду, – ответила Юля, поднимаясь и вспоминая гада-зацепера, пославшего ее не в ту сторону. – А родственникам, то есть деду, будет сюрприз.
