Мила Гросс родилась в семье Агези Медовой и Эстера Гросса. Фамилия проживала в Ласт-Ориджине, на юго-западе Австралии, и члены этого местечка были крайне похожи между собой, как по характеру, так и по внешним характеристикам, главной из которой был цвет глаз – фиолетовый. Но мила была одной из прелестнейших представительниц семейства. Её иссиня-чёрные курчавые волосы низко спадали по её тонкой спине, а широкие бёдра плавно качались, когда в очередной раз прогуливалась по деревенским тропинкам, и ленточка в тон её глаз вторила её чреслам, нежно развеваясь по ветру всем своим существом: от летней шляпки до своего кончика.
Миле было пятнадцать лет, когда произошло несчастье. Её подруга, Тарина Уайетт, лежала на песке с широко раскрытыми глазами. Её белая кожа стала синевато-серой, а фиолетовые глаза были мутными, словно лужа, оставшаяся после зверского ливня. Мрачные краски сей картины были сбагрены пугающими бардовыми каплями ссохшейся крови. Мила не кричала. Она онемела, и это её качество, вероятно, спасло ей жизнь, ведь нельзя было знать, кто ещё прогуливался этим январским летним1 вечером по опушке луга Салливана2. Пугающему молчанию Тарины вторил штиль, и мысли Милы стали мрачнее сумеречного неба. Она осознала увиденное и скорее зашагала навстречу родному дому. «Её больше нет,» – думала Мила, уходя всё дальше и дальше от злостного места преступления.
Мать и отец были заняты будничными делами, а пятилетняя сестрёнка Ираида, которую все ласково называли «Иа», давно, уставшая от насыщенности детской жизни, спала со своей игрушкой Зи-зи, маленьким пуховым кенгуру. Мила вошла в своё глиняное жилище и тихо, словно тень, прошла в залу. Она не спала до самого утра и с трудом двинулась навстречу новому дню в сельской школе. Она партизански молчала и не выдала известную только ей и преступнику тайну. Окружению оставалось лишь догадываться о причинах её самочувствия: все понимали, что девочка не весела, как раньше.
Мало кто в деревне знал Тарину, ведь она жила далеко, в городе на севере страны, и в деревеньку приезжала только за тем, чтобы навестить престарелую тётушку, которую она очень любила.
Снова тучи нависли над лугом. Мила пришла туда вновь и узрела всё ту же картину, однако теперь девушка решительно двинулась в домик тёти Тарины, Лифы. Та приняла её с привычной улыбкой. Женщина редко улыбалась, но каждый раз, когда люди имели честь лицезреть её, они понимали, что улыбка эта искренна. Странная дама, редко появлявшаяся на пустынных сельских просторах, предстала перед Милой в чёрном викторианском платье с такой же мрачной шляпкой и фиолетовым боа. Её тонкие сухие руки в коротких кружевных перчатках казались ещё меньше. Она говорила мало, но по делу. Этим они с Милой были похожи, из-за чего между ними часто возникало молчание, ведь не каждый может вести светские беседы. Мила не сумела превозмочь себя и рассказать о сцене, которая до сих пор стояла перед её глазами, поэтому она, не долго проговорим со знакомой, ретировалась, пожелав ей всех благ, тепло распрощалась, как бы ни лицемерно это ни было. Миле было больно от груза, который она несла на себе в виде потери и знания о ней, как вдруг, по пути восвояси, она ни услышала детский крик:
