Сергей Ильич шагал медленно, осторожно переставляя одну ногу за другой, выбирая участки тротуара посуше и поровнее. Поставив ногу, он внимательно оглядывался вокруг, словно ища подвоха, потом задумчиво переводил взгляд на дорогу, убеждаясь, что она годится для продолжения путешествия, и только тогда неспешно оборачивался к нетвердо ступающей рядом даме и заботливо произносил:
– Давай, лапушка. Ну, ну… Потихонечку, не торопись, осторожненько…
Лапушка согласно кивала и точно так же, очень медленно, с большими предосторожностями делала, сильно шаркая, шажок и опять замирала, дожидаясь очередной команды Сергея Ильича.
Так они и передвигались. Крепко держась за руки, то подпирая друг друга, то заботливо поддерживая. Сергей Ильич твердо исполнял обязанности вожака, мужчины, и, вообще, хозяина дома. Он деловито приглядывал за своей дамой, любовно поддерживал ее за локоток или ладошку, терпеливо ожидал, пока она отдышится, и ласково подбадривал:
– Лапушка, не спеши. Передохни. Постой, постой…
Так, не торопясь и не суетясь, они преодолели большую половину пути.
Когда же старики, очень уставшие, добрались, наконец, до своего подъезда, и вовсе начало смеркаться.
Их квартирка, крохотная, но очень опрятная являла собой образец моды семидесятых годов прошлого века. Мебель невысокая, на ножках, светлая, уже сильно выцветшая, стояла, как и полагалось, вдоль стен. Диван-кровать и два кресла были весьма потертые, чуть продавленные и тоже очень давно потерявшие свой первозданный цвет.
Сергей Ильич, попав в родной уголок, вздохнул с облегчением и широко улыбнулся:
– Садись, лапушка моя. Садись, переведи дух.
Лапушка, в миру Серафима Михайловна, благодарно кивнула:
– Сяду, сяду… Ишь, ноги-то как трясутся.
Она засмеялась дробным старческим смешком, словно крупный горох посыпался по сухому деревянному полу:
– Ой, Сереженька, вроде и прошли немного, а усталость так и подхватывает, так и наваливается…
Сергей Ильич нежно взглянул на свою дорогую лапушку и снисходительно кивнул:
– Ничего, ничего… А ты, Симочка, приляг, десять минут полежи – и усталость как рукой снимет.
Но Серафима Михайловна, придя домой, сразу приободрилась. Ей на улице теперь отчего-то страшновато становилось: вдруг она оступится или поскользнется, или голова закружится и она упадет. Ну а дома-то, чего страшиться? Здесь она и на ощупь пройдет. Да и то сказать, ведь сколько лет они в этой квартирке живут, здесь уже и впрямь родные стены помогают!
Серафима Михайловна засуетилась. Вышла на кухню. Поставила чайник. Достала из холодильника вчерашние сырники. Ну и что ж, что холодные, зато сытные и вкусные. Одно слово – домашние!
Сергей Ильич отдыхал. Читал газету, делая это больше по привычке, чем из интереса к современному суматошному времени. Вот раньше, то ли дело… Выписывали газеты и журналы, получали вовремя, в воскресенье по утрам с удовольствием прочитывали свежую прессу за чашечкой чая. А теперь… Эх, все теперь не так! Он горестно вздохнул. Все по-другому. Или, может быть, дело совсем не во времени, а в том, что это они так постарели? Старик задумался. Да нет! Ерунда. Сергей Ильич раздраженно хмыкнул, но, вспомнив про Симочку, ушедшую на кухню, отложил в сторону газету и громко спросил чуть задрожавшим от напряжения голосом:
– Лапушка? Ты что там притихла?
Серафима Михайловна, одернув старый застиранный фартук, заулыбалась, собрав в уголочках глаз множество лучистых морщинок:
– Сейчас, миленький, сейчас соберу тебе перекусить.
День давно уже отправился отдыхать, уступив место легкой ночной прохладе и легкомысленному беспечному ветерку, который, скоренько пробежав по вершинам деревьев, тоже притих, должно быть, уснув в ожидании нового дня.
Старики, однако, еще не спали.
Вроде бы и дел особых по хозяйству не было, а все же старались не отставать от молодых. Крепились, бодрились, суетились… Вот Серафима Михайловна взялась и бельишко погладить. Сергей Ильич, заметив это, поначалу нахмурился:
– Ой, лапушка, ну, к чему это? Брось, брось… Завтра будет день, потихонечку-полегонечку и погладишь! Ну, куда, скажи на милость, нам с тобой спешить?
Он влюбленно взглянул на жену.
Ее седые реденькие волосы блестели словно только что выпавший снег, глубокие морщинки безжалостно бороздили лицо, покатые плечики ссутулились, но ему, прожившему с ней пятьдесят лет, она казалась совершенной красавицей.
Ох, лапушка!
Он прикрыл глаза…
Ну и заметной же девчонкой Симка была в молодости! Ох и хороша ж девчонка выросла! Незаметно как-то… На горе всем местным парням. Даже взрослые мужики, глядя на нее, только головами качали: «Ох, Симка! Огонь, а не девка!»
Глазищи прямо на пол-лица, так и пылали каким-то синим огнем, прожигая душу до самого донышка. Как бывало взглянет на парня какого-нибудь – все, пиши пропало! Сердце у того заколотится, затрепещет, впору хоть ложись и помирай! А ей, Серафиме – хоть бы что! Хохочет, руки в боки, брови как нарисованные… Эх, чудо чудное!
Жили они тогда в селе. Большом, богатом, дома в округе зажиточные, мужики да бабы работящие. Но как работать любили и умели, так и веселились от души. По вечерам за околицей отчаянно, звонко, заливисто пела гармошка, до утра звенели частушки. А какие свадьбы по осени в их селе играли! Вся округа завидовала: «Вот ведь живут! И лихо их не берет!»
Сергей вернулся из армии к ноябрьским праздникам.
Уже похолодало. По утрам морозец так прихватывал настывшую землю, что хоть гвозди забивай, но снега пока Бог не давал. Старики даже поговаривали, что зима в нынешний год будет поздняя.
Повидавшись с родней, сразу набежавшей в их дом, напарившись с братом в жарко натопленной баньке, Серега еле дождался вечера. Во-первых, многочисленная родня совсем одолела своими расспросами да объятиями, а во-вторых, уж больно ему хотелось поглядеть на подросших за время его службы сельских девчонок.
Вышли они с братом за ворота, расправили плечи, голову подняли, и пошли по селу красавцы, осеняемые вслед материнским крестом да жаркой молитвой. Ох и помнится ему тот вечер! А как же… Еще бы! Не успела заиграть гармошка, как выплыла в круг Серафима – красота неописуемая, и пошла, и пошла кренделя ногами выписывать, то плечом поведет, то платком взмахнет… И все! И пропал Серега сразу раз и навсегда…
