Я шёл, сутулясь под тяжестью лет,
прошлая жизнь дышала мне в след,
которую оставил мой отец по сему,
перед уходом в предсмертную тьму.
Он так и не принял Всевышнего веру,
принимая её за простую химеру.
Не дочитал он Ветхий Завет,
но очень хотел увидеть Тот Свет.
Поступь была по-стариковски тверда,
запомнил я образ его навсегда
и душу открыл перед сводами храма,
во мне происходила сознания драма.
Я не с рождения почувствовал крест,
полвека носил атеизма протест
и когда окунулся в святую купель,
я увидел грядущую свою колыбель.
Мой путь осветился и расширялся,
старым грехам совсем не гнушался
и время понеслось по нему без звука,
я понял, что вера есть добрая мука.
Когда один лежишь в огромной спальне,
с бессонницей, закрывшись на замок,
понимаешь, что может быть печальней,
чем безысходность, когда ты одинок.
В часы ночные, предметы тяжелее
и мыслей скрежет глотает тишина,
подушки, покрывала кажутся белее
и пустота зеркал отражена.
Шла осень за окном, суровое дыхание,
был в комнате томительный покой,
тянуло в край любви разочарований,
наедине с написанной строкой.
Душно, ни ревность, ни старость,
не удаляли эту опухоль ночи,
где-то в душе шевелился нарост,
выпрямляя судьбы позвоночник.
Во внешности спящей – Я чей-то сторож.
Молчание, как пауза, мыслей занятие,
считывала предсказание сна. О, Боже —
стихами, пульсом, часами, заклятием.
Тени людей, как призраки ходят —
жизнь города совсем без надежд,
в небе бронхит ошалевший воет,
настигая несчастных, одиноких невеж.
Духовный разлом в мозгах свирепеет,
молодежь без идеи тоскует с пьяна,
интеллигенция вырождаясь, тупеет,
а будущего даль безнадежно черна.
Что будет? Если соберутся бродяги,
а мелочи не хватит, чтобы пожрать
и снова баррикады, оковы, «ГУЛАГи»,
власти не имущие начнут воевать.
Россия Родина моя бескрайная,
ты похожа на сумасшедший дом,
у человека судьба печальная,
обреченность его – есть синдром.
Вселенная теряет звёзды, как мелочь,
люди торжествуют в войнах и цирках.
Поэты молчат, не понимая слова «вечность»,
а чудаки в цирках танцуют на опилках.
Действует сила народного волнения,
как песня дикая, как красное вино —
это революция, пустое наваждение,
бессмысленно прошедшая давно.
Да, есть камни, чтобы строить и ваять,
будут жертвы, чтобы помнить и молчать,
есть патроны – значит будут стрелять
и в отчаянии за конституцию кричать.
Мы напряжения в молчании не выносим,
в стихийном лабиринте иноземный бес.
Мы снисхождения гуманитарных просим
и положительных эмоций ждем с небес.
Подлинно во мне печаль живет,
душа висит над страхом пустоты.
Поэзия от бездны не спасет,
за все в ответе лишь кресты.
Лети душа над колокольней ввысь,
пусть вечность на каменных часах,
показывает будущему мысль,
начертанной кириллицей в стихах.
Вот и настал мой черед живой,
чувствую крыльев размах иной,
мысли сами летят стрелой,
в строфы рифмой, одна за другой.
Мой маятник души и глух и строг,
в висках стучит запретный рок.
Я открыл в себе лазоревый грот
и не жду, когда смерть придет.
Исчерпав свой путь, я развернусь
и ответить за написанное не боюсь.
Из-за морей в страну родную вернусь,
зайду в Храм и до земли поклонюсь.
Утроба есть памятник кровотечению,
страшной болью закрученная труба,
лаз из неведанного, да в провидение,
начало судьбы, всей жизни раба.
Бежал, пораженный хохотом грешника,
по лабиринту судьбы без остановок,
похожий на клоуна, злого насмешника,
измученный от недомолвок и рокировок.
Запутался в блёклых сетях невезения,
отмечен за вольность свою небесами,
внезапно оглашенный за откровения,
окропил я золотом мечту с куполами.
Затем стремился в разгоряченном раже,
пробиваясь через жестокие реальности,
пролетал косые кошмары и ужасы даже,
пережил все тюремные шалости.