Крик был узником органа.
Он свистел в его трубах. Разносился по церкви. Приглушенный. Отрешенный. Бесплотный. Сделав три шага, Лионель Касдан остановился у зажженных свечей. Окинул взглядом пустые хоры, мраморные колонны, стулья, обитые темно-малиновой искусственной кожей.
Саркис сказал: «Наверху, возле органа». Касдан развернулся и скользнул вверх по винтовой каменной лестнице, ведущей на галерею. У органа церкви Иоанна Крестителя есть одна особенность: трубы, похожие на батарею ракетных установок, расположены по центру, а клавиатура пристроена сбоку – справа, под прямым углом к корпусу.
Касдан двинулся по красному ковру вдоль синих каменных перил.
Труп был втиснут между органными трубами и клавиатурой.
Лежит ничком, правая нога согнута, руки судорожно сжаты, словно человек пытается ползти. Вокруг головы нимбом расползлась красная лужица. Рядом валяются партитуры и молитвенники. Машинально Касдан взглянул на часы: 16. 22.
На миг он позавидовал этому смертному покою. Ему всегда казалось, что с возрастом страх перед небытием должен становиться все более невыносимым. Но с ним получилось наоборот. В нем появилось какое-то нетерпение, напоминающее магнетическую тягу к смерти, которое с каждым годом только росло.
Тогда он наконец обретет успокоение.
И смолкнут одолевающие его бесы.
Кроме кровавого пятна, никаких следов насилия. Возможно, органист скончался от сердечного приступа и разбил голову при падении. Касдан опустился на одно колено. Лицо мертвеца скрыто согнутой рукой. Нет, убийство. Он это нутром чуял.
Локоть жертвы упирался в педаль органа. Касдан не разбирался в устройстве инструмента, но догадался, что прижатая педаль открыла оловянные и свинцовые трубы, увеличив силу крика. Как убили этого человека? И почему он закричал?
Касдан поднялся и достал телефон. По памяти набрал несколько номеров. Каждый раз его голос узнавали и отвечали «о'кей». Живое тепло растеклось по жилам. Выходит, он пока не умер. Во всяком случае, не совсем.
В памяти всплыл «Секретный агент» Альфреда Хичкока, черно-белый фильм из тех, что помогали ему убивать послеобеденное время в артхаусных кинозалах Латинского квартала. Там двое шпионов обнаружили в швейцарской церквушке за клавиатурой органа труп, чьи окостеневшие пальцы выжимали из инструмента нестройный аккорд.
Подойдя к балюстраде, он оглядел зал у себя под ногами. В глубине апсиды полотно с изображением распятия в окружении ангела евангелиста Матфея и орла евангелиста Иоанна. Люстры с подвесками. Расшитый золотом алтарный занавес. Пурпурные ковры. Армянская версия той же сцены из фильма Хичкока.
– Какого черта вы здесь делаете?
Касдан обернулся. Возле лестницы стоял незнакомый ему мужчина – низколобый, с густыми бровями. В полумраке он смахивал на нарисованную черным фломастером карикатуру. Казалось, он в ярости.
Касдан молча приложил палец к губам: «Ш-ш». Он еще пытался прислушиваться к замиравшему свисту. Когда звук окончательно стих, он представился:
– Лионель Касдан, майор уголовного отдела.
Гнев на лице незнакомца сменился недоумением:
– Все еще служите?
Вопрос не требовал ответа. Вид Касдана уже никого не мог ввести в заблуждение. В спортивной куртке и брюках песочного цвета, с ежиком поседевших волос, с замотанной шарфом шеей, он выглядел на все свои шестьдесят три года и скорее походил на наемника, брошенного на каменистой дороге в Чаде или Йемене, чем на офицера полиции при исполнении.
Тот, другой, являл собой его полную противоположность: молодой, полный сил, самоуверенный. Тяжеловес, затянутый в блестящую зеленую куртку-бомбер, он и не думал прятать табельный «глок» на поясе мешковатых джинсов. Общими у них были только габариты. Два бугая ростом больше метра восьмидесяти пяти и весом под сто килограммов.
– Стойте на месте, – сказал Касдан. – Затопчете улики.
– Капитан Эрик Верну, – назвался полицейский. – Из первого подразделения судебной полиции. Кто вас вызвал?
Несмотря на досаду, он говорил тихо, словно боялся нарушить некую церемонию.
– Святой отец Саркис.
– До меня? А почему именно вас?
– Я его прихожанин.
Тот нахмурился, так что брови слились в сплошную черную линию.
– Вы – в армянском храме Иоанна Крестителя, – пояснил Касдан. – А я армянин.
– Как вы так быстро сюда добрались?
– Я уже был здесь. В церковной конторе на другом конце двора. Отец Саркис обнаружил труп и попросил взглянуть. Только и всего. – Он показал руки. – Перчатки взял в машине. Вошел через главный вход, как и вы.
– И ничего не слышали? Я хочу сказать, перед этим. Шум борьбы?
– Нет. Из конторы не слышно, что происходит в церкви.
Верну сунул руку под куртку и достал мобильник. Касдан не сводил глаз с цепочки и перстня с печаткой. Настоящий опер. Вульгарный увалень. Эти детали вызвали у него прилив нежности.
– Кому звоните? – спросил он.
– В прокуратуру.
– Уже.
– Что?
– Я связался со своими бригадами.
– Вашими бригадами?
Снаружи на улице Гужона завыли сирены. Неф мгновенно заполнили криминалисты в белых комбинезонах. Несколько человек с хромированными чемоданчиками в руках уже поднимались на галерею. Шедший первым светло улыбался из-под капюшона. Уг Пюиферра, один из руководителей службы криминалистического учета.
– Касдан! Неугомонный ты наш.
– Жив курилка, – улыбнулся армянин. – Ты здесь все прочешешь?
– Будь спок.
Верну то и дело переводил взгляд с криминалиста на отставного сыщика. Похоже, он был ошеломлен.
– Уходим, – приказал Касдан. – Все мы здесь не поместимся.
Не дожидаясь ответа, он спустился вниз. По всей церкви уже сверкали вспышки, и криминалисты с пакетиками в руках сновали между стульями, снимая отпечатки пальцев.
Справа от апсиды показался отец Саркис. Белый воротничок. Строгий костюм. Черные брови и волосы с проседью, как у Шарля Азнавура. Он дождался, пока Касдан подойдет поближе, и прошептал:
– Просто невероятно. Не понимаю…
– Ничего не украли? Все проверил?
– Что тут красть?
Святой отец говорил чистую правду. Армянская церковь отвергает идолопоклонство. Никаких статуй, совсем немного картин. В храме не было ничего, кроме масляной лампы и двух-трех позолоченных престолов.
Касдан молча смотрел на священника. Старик держался стойко. Черные глаза выражали покорность судьбе. Ту покорность, какую обретает народ, переживший две тысячи лет гонений, или человек, вся жизнь которого прошла в изгнании, а родня уничтожена геноцидом. И виновные отказываются признать свое преступление.
Он оглянулся. Неподалеку Верну, отвернувшись от него, что-то шептал в телефон.
Он подошел и прислушался.
– Откуда я знаю, что он тут делает? Ага… Как пишется фамилия? Без понятия. Как-как? Капкан?
– Кастет! – расхохотался у него за спиной армянин.
