Меня всегда считали хорошей и послушной девочкой. Но на самом деле я просто быстро схватывала примеры обычного человеческого поведения, которое мне было совершенно чуждо. До трех лет я молчала, потом подслушала мамины переживания о том, что со мной что-то не так.
– Все дети в этом возрасте уже разговаривают, а эта молчит, только смотрит своими огромными глазами. Может, она больная?
Значит, надо заговорить. И я это сделала. Мама радовалась, какая я разумная, а я просто прощупывала смыслы и подтоны слов. Чтобы грамотно собирать из бусин слов длинные нити предложений, превращая их в настоящие украшения с замысловатыми орнаментами. Затем настал черёд эмоций. Обида, предательство, доброта, дружба – я внимательно смотрела на то, что скрывалось за этими определениями. Два раза мне не нужно было повторять, я всё схватывала на лету. Люди странные. Они говорят, что врать – плохо, а на самом деле совершенно не хотят слышать правду. Ты преподносишь факты о каком-то событии, а на самом деле выступаешь в роли предательницы. Странно, но возьмём на вооружение. Ты не испытываешь радости от встречи с многочисленными малознакомыми родственниками, но должна улыбаться и отвечать на бесконечные глупые вопросы, и честные ответы тут тоже не нужны. Ну, допустим, принимаем и эти правила игры. Когда я научилась читать, стало немного легче ориентироваться в этом мире. Родители удивлялись, что я стремилась к литературе явно не по возрасту и опасались, что я ничего не пойму. Как они ошибались! Я очень хорошо анализировала прочитанное, рано обратилась к критическим работам – мне нужны были костыли, на которые можно пока опираться в сложном мире человеческих чувств. Я делала допущение, что критики транслируют общепринятые нравственные и моральные нормы, поэтому доверяла этим разборам чьих-то языковых конструкций. Мотала на ус, и училась оценивать поступки для начала вымышленных персонажей. Естественно, больше логики я видела в поступках антагонистов, они всегда казались мне более объемными и интересными. Но и тут я следовала общепринятым нормам и писала в сочинениях именно то, что хотела в них видеть система образования.
Говорят, люди не меняются. Но я примеряла на себя разные личины, основываясь на описаниях и поступках персонажей книг. Со стороны казалось, что я очень чувствительная и близко к сердцу принимаю прочитанное. Ага, сейчас. Я просто играла очередную роль. Какие-то ходы, которые находили особый отклик у окружающих, я перенимала для себя, превращая это в очередную черту уже своего характера. Я умело изображала интерес к человеку, внимательно слушала. Больше для того, чтобы не проколоться самой, но и в том числе для понимания мотивов и установок моего визави. Со мной дружили, и я дружила в ответ. Я не делала различий между середнячками и элитой класса, мне был интересен каждый индивид. Да, каждый в определенный момент времени или в конкретной ситуации, но я давала отклик каждому, а люди воспринимали это как искренность и тепло. Ну, пусть так. Мне говорили слова "Я люблю тебя", но что именно они значат, я не понимала. Мне хотелось сказать в ответ "И что мне теперь делать с этой информацией?" Но, боюсь, не это люди хотят услышать в момент признания. "Я тебя тоже" – был мой максимум проявления чувств.
Потом появились сериалы. Они позволили ещё больше раскрасить мои эмоции, но всё равно это было больше похоже на нестройную и пугающую речь глухого, который пытается воссоздать обычные человеческие интонации, которые никогда не слышал. Я вроде бы уместно улыбалась и даже шутила – принцип создания острот было освоить легко. Когда требовалось, даже грустила. Только трудно было понять, сколько именно следовало находиться в этой эмоции. Но тут легко было проверить: если я ловила недоумение или непонимание, значит, недостаточно выдержала траур переживания. Я делала вид, что ненадолго забылась, и опять надевала скорбное выражение лица. Обиды, переживания – это было не про меня, это проходило мимо, ничего не затрагивая. Мне было легко извиняться или признавать свои ошибки – лично мне это ровным счётом ничего не стоило. В тоже время люди, считавшие меня своими друзьями, воспринимали это как лёгкость характера. А я лишь тщательно скрывала пустоту своей души, и, наверное, долгое время только моя мать видела истинный холод в моих глазах. Поэтому она меня не любила. А я отвечала ей взаимностью. С первого класса все каникулы я проводила у родственников папы на Урале: у его брата было трое детей, поэтому одним больше, одним меньше – было не так заметно. И нам веселее. Мы с кузиной постоянно весели на хвосте у братьев и переняли их интересы и повадки. По пути прихватив множество травм и шрамов. Правда, потом очень сложно было превратиться обратно в девочку и перестроить устоявшиеся шаблоны поведения.
Думаю, родителям со мной было и сложно, и легко. Сложно от моих действий, продавливающих их границы. И легко от того, что я быстро понимала, как именно делать не нужно. Но свою мать я доводила до истерик, нервных срывов и рукоприкладства. Я никого не виню в этом, просто принимаю как факт. Может, эти факторы повлияли на формирование моей социопатической девиации, может, сыграла роль генетическая предрасположенность. Но я стала такой, какая есть.
Свою жизнь я выстраивала, как шахматную партию. Выбирала себе наилучшее окружение, перспективное образование, обрастала нужными связями и строила карьеру.
Мне очень хотелось эмоций. Но мой спектр был ограничен раздражением на глупость, откровенную тупость, хамство или нарциссизм. Или же выбросом адреналина. Я любила быструю езду. Научилась водить я лет в 14 – мой старший двоюродный брат с удовольствием занимался со мной на бескрайних просторах уральских трасс, где можно было гонять без боязни столкнуться со стражами правопорядка. С ним же В 18 лет я с первого раза сдала на права и получила от кузенов первую машину – сильно потрёпанную, но хорошо восстановленную Субару. В свою очередь я её чипировала, то есть изменила заводские настройки двигателя. И теперь в ней было 280 лошадиных сил (на стенде она показала аж 306) вместо базовых 249. Я апгрейдила свои умения на курсах экстремального вождения и с каждым днём чувствовала себя за рулём всё уверенней.
Другие водители меня ненавидели: я подрезала, резко перестраивалась, совершала весьма опасные манёвры. У меня полностью отсутствовало чувство самосохранения и при этом была твёрдая уверенность в своей удаче. Даже когда я улетела с трассы, я отделалась лишь лёгким испугом. Ну, и круглой суммой на восстановление машины.
