Этот текст я большей частью надиктовала по дороге. Функция «голос в текст», которую муж закачал мне на телефон, пригодилась и слушала меня все шесть с половиной часов, чтобы я не сошла с ума. Спасибо, муж. Я сорвала голос – и доехала нормально. Из телефона текст автоматически перекинулся на рабочий компьютер в соответствующую папку. Там он отлежался и, по-видимому, набрался сил. Я не сразу узнала его при встрече. Он стал взрослым и заявил, что хочет лечить людей. Я считаю – пусть пробует.
Имена слегка изменены. При этом я старалась как можно меньше вмешиваться в саму историю и её боль. Конечно, пришлось её хорошенько накачать логикой повествования. Для этого я перетасовала фрагменты и добавила пояснений. Почти все фрагменты родные – те самые, надиктованные в машине. Так что это наконец случай, когда совпадения – вообще не совпадения.
«Ну а если все начнут так поступать?» – с надеждой на лучшее спрашиваю я у того, кто всё это задумал. «То будет жопа», – честно признаётся этот Робин Гуд.
Если уж я кого и ненавижу – так это читателей, начинающих читать детектива с конца, и Артура. Больше никого, клянусь. Читатели, которые читают загадку с ответа, всегда есть. И я не знаю – зачем они со мной так.
Меня зовут Марьяша Хлеббери. Я писатель. И давно знаю, что для быстрого и безболезненного знакомства с героем достаточно коротенько набросать его режим. Так вот.
Лея тяжело просыпается в 8. Самое позднее – в 8.20 ей нужно выйти в школу. Она старается не опаздывать, чтобы не привлекать лишний раз внимания одноклассников. Обедает шоколадкой и соком. Я предлагала ей брать с собой бутерброды – но это непонтово и подвергается насмешкам. Поэтому нет. Иногда у неё бывает девять уроков. Это противоречит САНпинам, но родители детей её класса не склонны протестовать. Около трёх она приходит домой и – надеюсь – варит себе хотя бы макароны с сосисками. Чтобы до вечера провалиться в гаджеты. Скажи мне, какие сайты ты посещаешь, и я скажу, кем бы ты мог быть в реальности, если бы не Интернет. Артур приходит вечером или ночью. Он не разрешает Лее есть сахар, поэтому ужин у них полезный. Гречка, например. В 10 вечера Лея экстренно делать домашку. Ещё немного сидит в Интернетике после полуночи и ложится.
Я знаю о Лее совсем не много, если хорошенько подумать. Когда-нибудь она тоже разговорится и начнёт рассказывать о своём детстве.
Так как в истории ещё будет очень много меня – и гораздо больше, чем мне бы хотелось, то вот, пожалуйста. Мой режим.
Времени на то, чтобы быть собой, у меня с 5 до 7 утра.
В 5.10 я варю себе бесподобный кофе: страх и ужас кардиолога: 4 ложки кофе на стакан молока, варить в турке аскетично без специй и сахара, выключить до закипания и добавить ещё много холодного молока. Пить благоговейно и с благодарностью за всё, знать, что чудо непременно случится – даже если предпосылки для его прихода отсутствуют напрочь.
Подумать: ну сколько ты ещё выдержишь в таком режиме, старая перечница, включить старый ноут, радостно слушать ворчание вентилятора, который почистить бы, конечно, но это в другой раз, в другой раз; уверять себя, что этот шум и есть воспетый в легендах прогрессивных родителей белый шум, страхующий нас от просыпания Богдана до его законных 7.30 (в реальности же, конечно, никого ни от чего не страхующий, даже заслуженный опытный ноут – от перегревания, ну да и ладно). И писать. Вот мой тайный проверенный рецепт нормального дня. И самое событийно насыщенное время суток.
В 7 утра я отрекаюсь от радостей эгоистичной жизни писателя и перехожу в режим беспросветного счастья, внешне больше напоминающего для непосвящённого стирку, уборку и фанатичное стояние возле плиты, схематично намечающей в нашей семье домашний очаг. Как и все, я провожаю, встречаю, отвожу, забегаю и заскакиваю по дороге, приношу и захватываю – и вот уже третий раз получаю мать его обязательное среднее образование (первый раз – моё собственное, дальше – Агатино, и теперь вот – Алькино), в перерывах между проектами по окружающему миру я зло догадываюсь, что весь этот бред как раз и создан, чтобы к возрасту сорока лет, когда мозг наконец дозревает до способности непредвзято воспринимать любую информация и хорошенько фильтровать бред от лапши, ни у кого уже не возникло крамольного желания учиться и что-то там постигать. Впрочем, не мне об этом судить. У меня-то нет высшего образования. Я очень хочу, чтобы хотя бы у моих детей оно было.
К 8 часам вечера я начинаю точно знать, что именно чувствует полностью разряженный телефон. Отчаяние, нетерпимость и кромешный мрак. Виктор пытается протестовать, но его слова оседают в бороде. Да, работал целый день. Я знаю, милый. А я – да, действительно сижу дома практически у тебя на шее. Большое спасибо. Люблю тебя. Постиранное бельё в стиралке – до завтра не доживёт – развесьте: я не успела, еду со стола не забудьте убрать. Напомни Але и Агате собрать портфели. И кошку, кошку, пожалуйста, покормите. Пописайте на ночь!
Вот и весь день.
Когда-то давно меня звали Ежей. Это было колючее несчастливое имя. Которое до сих пор использует сайт Госуслуг, чтобы обращаться ко мне.
Очень давно – с того самого времени, как меня выпнули с филфака,– я поняла, что теперь уж точно – никаких обязательств перед высокой литературой: пафосной полочкой, книги с которой читают реже других. И считаю её обширной сложносочинённой разновидностью сплетни. Наверное, самое время добавить к ней ещё одну. Давай, Марьяша, жги.
Я ненавижу насилие – в любом его проявлении. Такова особенность моей слабой перепуганной психики. Я не люблю вид крови и не считаю Дэвида Линча приличным человеком. В моих книгах преступления всегда раскрываются случайно, по ошибке.
Наши с Виктором друзья говорят, что звучное имя – единственное достойное объяснение тому, что мои детективчики без убийств популярны. Не показывайте свои тексты друзьям. Друзья – это люди, слишком склонные к лести. Господи, да какая там популярность. «А вот здесь живёт наша знаменитая писательница Марьяша – слышали про такую? Как же не слышали? Марьяша Хлебникова. Про неё и в сериале снимали», – Елена Павловна ни перед чем не останавливалась, пытаясь побыстрее и подороже сбыть свою квартиру с доисторическим ремонтом. (Всё, кстати, тщетно.) Вот и вся популярность. Её даже на то, чтобы помочь соседке с продажей квартиры, не хватает.
Вообще же я литературный маргинал, юродивый от литературы, филолог-дауншифтер. Кто ещё будет в здравом уме в наши-то времена писать детективы. («Дедуктивы» – со случайной остроумностью называют их мои дети Агата и Алевтина.) А если серьёзно – я никогда не понимала, зачем ещё что-то писать в этот мир, где есть Мелвилл и Гессе. Но у меня почему-то так получилось… И, конечно, мне перед Мелвиллом всегда слегка неудобно. И ещё перед моим почти тёзкой Ежи Станиславом Лецом… Словом, я хочу сказать только, что всегда избегала детективных историй с убийствами. Преступление – да. Дворецкий – обязательно. Но как можно меньше насилия. Пожалуйста. От него мне физически плохо.
