В четыре часа пополудни
Сентябрь – лучшее время в Риме. За годы, прожитые в столице, Сальваторе Кастеллаци пришел к этому выводу бесповоротно и окончательно. Удушающая августовская жара уже покинула улицы и площади древнего города, но ее место еще не занял противный ноябрьский ветер. Рим был тих и прекрасен в пору начала осени, когда смертная тень увядания еще не легла на его древние стены.
Если для Рима еще только начиналась осень, то Сальваторе Кастелацци стоял на пороге своей персональной зимы. Ему было шестьдесят два года, дни его славы остались в далеком и совершенно сказочном прошлом, а шевелюра была совершенно седой. Впрочем, Сальваторе не очень-то беспокоился этими весьма прискорбными обстоятельствами. Он вообще не беспокоился. Жизнь Кастеллаци уже много лет текла по одному и тому же давным-давно проложенному руслу.
Сальваторе сидел в небольшом ресторанчике на Пьяцца Навона и неспешно обедал. Он трапезничал здесь почти каждый день уже много лет. Кастеллаци нравился неброский стиль этого места, местная публика, хозяин синьор Монти, который был представителем уже третьего поколения семейства Монти, державшего этот ресторан. Даже само название: «Мавр», напоминавшее о расположенном неподалеку фонтане, положительно отзывалось в разуме Кастеллаци, вызывая в нем странные ассоциации с Сицилией (Сальваторе и сам не знал, причем здесь Сицилия).
Он сделал глоток все еще прохладного вина, посмотрел на обелиск, венчавший Фонтан четырех рек, а после этого прикрыл глаза – наступал лучший момент осеннего дня. Сейчас солнце подойдет к обелиску, частично скроется за ним, а затем продолжит свой вечный бег, для того лишь, чтобы вновь вернуться в Рим и вновь пройти за обелиском Фонтана четырех рек. Кастеллаци уже много лет назад придумал эту игру – он закрывал глаза и пытался уловить легкое затемнение, которое имело место в момент прохождения солнца за обелиском. В этой игре он побеждал почти всегда. На лице Сальваторе появилась легкая улыбка, которая через несколько секунд стала растерянной – затемнение ощущалось намного сильнее и отчетливее, чем обычно. К тому же длилось намного дольше положенного. Лучший момент дня был безнадежно испорчен.
Сальваторе знал причину затемнения – такое иногда случалось. Он открыл глаза и увидел перед собой человеческую фигуру, которая заслонила от взгляда Кастеллаци и обелиск, и солнце. С некоторой досадой Сальваторе сделал большой глоток вина и, только поставив бокал на стол, понял, что молодой, небогато одетый человек с растрепанными волосами не просто стоит перед ним, заслоняя солнце, но и совершенно невежливо пялится, расплывшись в глуповатой улыбке.
– Я могу вам помочь, юноша?
Вместо ответа молодой человек потряс головой, будто хотел избавиться от наваждения. Наконец он произнес:
– Это же вы! Вы – синьор Сальваторе Кастеллаци!
Сальваторе не любил, когда его узнавали, что, впрочем, случалось нечасто. Он попытался избавиться от внимания молодого человека:
– Нет, боюсь, что вы ошиблись, юноша.
На лице молодого человека появилось недоумение, а Кастеллаци сконцентрировался на прошутто>1, рассчитывая на то, что разговор окончен – он ошибся.
– Ну как же? Это же вы, я видел ваши фотографии.
– Послушайте, юноша, даже если бы я был синьором Кастеллаци, так привязываться к людям просто напросто невежливо…
Сальваторе намеревался еще добавить о том, что отвлекать людей во время еды – вдвойне невежливо, но молодой человек его перебил:
– О, разумеется! Простите меня, синьор Кастеллаци! Просто, когда я вас увидел, то не поверил своим глазам – я думал, что вы уже умерли или уехали из Италии. Позволите присоединиться к вам?
– Нет, не позволю, юноша…
– Да, хорошо, я понимаю. Можно только один вопрос?
– Один вопрос и вы оставите меня в покое?
– Да, обещаю!
Сальваторе немного поразмыслил, а после этого кивнул, сделав еще глоток вина. «Если это позволит от него избавиться…»
– Синьор Кастеллаци, я понимаю, что суть этой сцены и заключается в недосказанности, но скажите мне: Витторио выживает в концовке «Лишнего человека»?
Это было полной неожиданностью для Кастеллаци. Он повернулся к молодому человеку и внимательно всмотрелся в его лицо. Лицо как лицо. Немного отчаянное, немного испуганное, при этом немного грустное. А еще очень заинтересованное. Молодой человек хотел узнать ответ на этот вопрос. Хотел настолько сильно, как будто от выживания персонажа старого фильма, зависело его собственное выживание.
Сальваторе прикрыл глаза и воскресил в памяти последнюю сцену «Лишнего человека». Витторио не спас свою подругу, не смог вернуть свои деньги и собирался покинуть город. К нему подходит человек в плаще и просит закурить, а после этого бьет ножом – Витторио перешел дорогу не тем людям. Он с трудом встает и уходит от камеры по вечернему парку.
«Лишний человек» был последним фильмом Кастеллаци. Сальваторе снял его в самом начале пятидесятых и понял, что больше не может. Времена переменились – больше не было монументальных картин, посвященных триумфу воли, потому, что больше не было триумфа. «Выжил ли Витторио?» Кастеллаци провел много бессонных ночей во время работы над сценарием, пытаясь ответить на этот вопрос самому себе. Сальваторе отвлекся от воспоминаний и вернулся на Пьяцца Навона. Он посмотрел прямо в глаза юноши, будто надеялся найти там ответ на этот вопрос:
– А вы как думаете?
– Я думаю… Ну, то есть я хочу надеяться, что он выжил. Это все же городской парк, до людей не так уж и далеко. Кроме того, если он умирает, значит, все было бессмысленно, значит, надежды нет.
Сальваторе издал грустный смешок:
– Учитывая, куда вошел нож, у Витторио не больше пяти-семи минут, чтобы найти помощь, иначе кровопотеря будет слишком сильной и даже в этом случае, не факт, что его можно будет спасти. Надежда – глупое чувство, молодой человек.
Юноша кивнул, принимая доводы Кастеллаци, но Сальваторе по выражению его лица видел, что не смог его убедить.
– Хорошо, спасибо за ответ, синьор Кастеллаци. Еще раз простите, что отвлек вас от еды. Хорошего вечера.
– И вам, юноша…
Когда молодой человек развернулся, чтобы уйти, Сальваторе вдруг охватило странное чувство. Вопрос о Витторио активировал один рычажок в разуме Кастеллаци. Окружающая его реальность начала превращаться в кино и Сальваторе, как хороший сценограф, не мог не отметить, что сцена станет намного полнее и завершеннее, если за его столиком будет сидеть еще один человек. Кастеллаци с удивлением понял, что ему одиноко.
– Вы, кажется, хотели присоединиться к моей трапезе, молодой человек?
