Неспешно шагал монах по пыльной дороге, припеваючи выходил из густого леса, направлялся к деревне за пригорком. Вдали послышался лай собак, потянуло ароматом дымка из печных труб и запахом домашних свежеиспеченных пирогов.
– Авось угостят, бедного чернеца, не зря же топал в такую даль, – тихо бурчал Фома, на что ему отвечал похожими звуками голодный живот.
– Пора бы и поесть, – присаживаясь на старый пень, – жизнь у меня одна, а вас вон сколько, что ни день к умирающему зовут, только и бегай туда-сюда.
Вытаскивая из котомки кусок твердого сухаря, размышлял вслух:
– Да-а, таким харчем сыт не будешь, надо бы поплотнее чего. Вообще, раз отправили в путь, надобно и провиант выдавать, ну да ладно, терпи пока брюхо, выслушаем умирающего, а там и пожуем.
Долго сидел, идти дальше совсем не хотелось, над головой, по густым веткам прыгала проворная белка, таскала орехи в дупло, над верхушками елей плыли причудливые облака.
– А-а-а, – сладко зевнул, – сейчас бы вздремнуть малехо. Ну да ладно, раз вызвали, придется идти, а то глядишь, так и солнце зайдет. Может и приютят на ночь, не откажут. Как-никак, а божье дитя!
Деревня затихла после трудового дня, по дороге важно вышагивали утки, пастух плелся за стадом коров, что возвращались с луга, за спиной послышался скрип телеги и топот усталой лошади.
– Здоров будешь отец! Никак в Петров двор торопишься? – окрикнул Фому, крестьянин с телеги.
– И тебе не хворать! Угадал, к ним спешу, – повернулся в сторону скрипучих колес, монах.
– Ну садись. Раз так, подвезу, они-то на окраине живут, далеко еще.
Усталая лошадка остановилась и фыркнула, надоедливые мошки старались забраться прямо ей в нос.
Фома забрался на край телеги и свесив ноги уселся поудобней:
– Эх брат, и хорошо же тут у вас! – разглядывая босоногих крестьянок с деревянными граблями на плечах, что возвращались с поля и протяжно пели свежими девичьими голосами.
– Да, отец, неплохо! – ухмыльнулся крестьянин, – да ты никак новый, а где ж Никодим? Его обыкновенно к нам посылают!
Фому покоробило, он вспомнил, как брат Никодим отчитывал еще вчера его за лень, излишнее внимание к женскому полу и нерадивость к службе.
– Молится он. Все молится. Теперь я буду вместо него, – с прищуром произнес монах.
Уставшая лошадь еле тащилась, проезжали мимо деревенского ставка, где купались ребятишки, вдоль пасеки и стогов, затем телега проплыла мимо мельницы, у которой дымил трубкой крепкий мужик. Наконец крестьянин дернул вожжи, и телега пошатнулась.
– Добрались. Вот он – Петров двор! – кивнул крестьянин.
– Благодарствую, – отряхивая от соломы котомку, ответил Фома.
– Ты это… там смотри, жена у Петра непростая. Уж не знаю и чего они позвали вас, монастырских. Осторожнее там, отец, ну, бывай! – телега тронулась, крестьянин, махнув рукой, поехал дальше.
– Ладно уж, не впервой, разберемся, – поглядывая на высокий забор, проговорил Фома.
За забором надрывалась от лая собака, почуявшая лошадь. Через мгновение широкая дверь отворилась и за ней показался статный мужик в плотной рубахе с густой черной бородой.
– А-а, монашествующие прибыли! Что ж вы отец, с утра выглядываем, померла баба, не дождалась покаяния! Ай, беда, беда, что делать-то?! – причитал мужик, пропуская монаха во двор, под лай злющего цепного пса.
Фома прошел в дом, переступив порог, услышал завывание женского голоса. На стульях сидели люди и молча разглядывали опоздавшего гостя. На стене висела большая картина с купальщицами, над печкой сушились травы, под которыми спал черный, как сама ночь – кот, а в перерывах между завыванием из соседней комнаты, мирно жужжала толстая муха, что билась в окошко.
– Ну отец, проходи, раз пришел, – к Фоме подошел хозяин дома, прося благословения.
Фома перекрестил его и не спрашивая разрешения, присел на скамейку у стола.
– Горе отец, померла Фроська, второй день, как послали к вам, а все нет никого! Говорит болезная – помирать буду, уж сил больше нету ждать, так и отошла, – вздохнул хозяин, – ты, теперь не обессудь, хоронить будем. Отпой ее, да три дня чтобы молитвы, как полагается, а я отблагодарю!
Фома хотел выдумать историю, о том, как его задержали в лесу неприятности, вывихнутая нога или даже свирепые волки, но ясно не смог представить подходящее оправдание, поэтому по привычке ответил:
– Ну отпевать так отпевать. Про молитвы не волнуйся, все выполним по чину, как нужно. Только что же, мне к вам каждый день теперь прогуливаться? Чай неблизкий свет, сам видишь, сколько брел! – в надежде, что его оставят на ночевку, накормят, да еще и оплатят труды.
Хозяин дома ответил:
– Уж потрудись, покойница в доме, гостя не смогу разместить. Сейчас почитай, а завтра снова приходи, заплачу, и харчей в дорожку получишь. До монастыря пару часов ходьбы, а если поторопишься, то и быстрее доберешься.
Услышав о еде, Фома обнадежился и стал вытаскивать книги из котомки, начиная готовиться к молитвам.
Покойница лежала на кровати – молодая женщина, с красивыми чертами лица, длинными волосами и каким-то странным цветом кожи, как будто у живых. А совсем рядом стоял добротно отделанный, закрытый гроб.
Люди постепенно разошлись, стемнело, муха перестала жужжать и биться в окно, упав в ведро с водой и барахтаясь там в надежде выбраться. В комнате воцарилась бы мертвая тишина, если бы ее не пронизывал унылый гул, исходящий от Фомы, что второпях читал одну за другой строчки из книг. Муж покойницы сидел рядом и внимательно слушал. Спустя несколько часов Фома произнес последнюю молитву и перекрестившись громко захлопнул тяжелую книжку, от чего поднялась пыль, и монах громко чихнул.
