— Ты дождешься меня? — спросила я. Протянула руку для
поцелуя. Хорошо, что пальцы не дрожат.
Рик склонился над моей рукой, почти как взрослый.
Выпрямляясь, обжег взглядом синих глаз. Почему я каждый раз улыбаюсь, словно
дурочка, когда он так смотрит?
— Обязательно. Я буду писать каждый день.
Мама едва заметно покачала головой. Вернемся домой, и она
снова начнет отчитывать: «Не морочь мальчишке голову, он тебе не нужен!» Ох, да
о чем я! Это она вернется домой, а у меня впереди две недели морем.
Я растянула непослушные губы в кокетливой улыбке.
— Это ты сейчас так говоришь. А потом вырастешь и
забудешь.
Шесть лет! Шесть лет вдали от дома! Нет, я не буду
плакать, бесполезно. Отец опять скажет что-нибудь вроде «не реви, Цветик, ты же
Эйдо», мама снова начнет рассказывать, что до сих пор переписывается с
подругами из пансиона, про блестящее образование: Бенрид — центр наук и
искусств. Что тоже грустила поначалу, но потом все прошло.
— Я буду ждать, — сказал Рик, и что-то такое промелькнуло
в его голосе, от чего мои щеки налились жаром. Я выдернула руку, которую он до
сих пор не выпустил из своих пальцев — горячих и сильных.
Забудет. Как уже забыл, что в детстве обзывал меня
малявкой. И как сунул лягушку в корзину с земляникой, а потом хохотал, когда она
выпрыгнула мне в лицо. А я-то все помню, так что пусть теперь смотрит и
вздыхает.
О чем я? Не станет он на меня смотреть — просто потому,
что я буду далеко. А писать каждый день… через море? Его родителям быстро
надоест выбрасывать деньги. Да, лорд Бенедикт Мортейн богат и щедр, но…
Я не хочу никуда уезжать!
— Хватит, дети, — вмешался отец. — Никто не будет
задерживать корабль ради вас.
Он распахнул объятья, и я бросилась в них, ткнулась носом
в грудь, вдохнула такой знакомый запах — табака, кожи и лошадей.
— Выше нос, Цветик, — улыбнулся он, отстраняясь. — Шесть
лет пролетят быстро. Вернешься совсем взрослой и настоящей красавицей.
— Роза и сейчас… — Рик вспыхнул и осекся, смешавшись.
Отступил, неотрывно на меня глядя, словно хотел насмотреться на все эти годы
вперед.
Мама порывисто обняла меня, пряча блестящие от слез
глаза, и я прижалась к ней. Надо же, я уже почти догнала ее, а когда приеду,
наверное, вовсе перерасту.
Мамин дар пах акацией. Как же я буду теперь без нее? Ну
да, я уже не маленькая, и мне не нужно читать сказки и вытирать слезы. Нет, и
сейчас не нужно! Я прокусила губу.
— Все хорошо, Цветик. — Она погладила меня по голове. —
Ты быстро привыкнешь. Погоди, еще возвращаться не захочешь, скажешь, что дома
скучно, а там настоящая жизнь.
Какая она, настоящая жизнь? Здесь у меня была настоящая
жизнь. Можно взобраться на старый дуб, с верхушки которого видны холмы на
границе наших земель. Можно скакать по полям наперегонки с Риком или на спор
сигануть в море со скалы. Можно сидеть на дне оврага и наблюдать, как на
большом плоском камне греется семья ужей. А там, за морем?
— Учеба, подруги, балы, кавалеры, — улыбнулась мама,
словно прочитав мои мысли.
Рик на миг изменился в лице. Можно подумать, он тут не
будет ни на кого засматриваться! Он ведь станет совсем взрослым через шесть
лет.
— Иди, — легонько подтолкнула меня мама. — Корабль в
самом деле не будет ждать. Я люблю тебя, доченька.
Я не удержалась, все-таки всхлипнула. Хорошо, что братья
не приехали, а то бы точно разревелась, если бы прощалась еще и с ними.
— Пойдемте, миледи. — Николас, старый слуга, вырастивший
еще моего отца, кивнул людям, и те потащили на борт сундук с моими вещами.
— Да, — прошептала я. Вздернула подбородок: я не буду
плакать!
Очень хотелось оглянуться, но я не стала: дурная примета.
Я ведь увижу их снова, правда, увижу?
***
Шесть лет спустя
— Вам письмо, миледи. — Николас держал в руках непривычно
толстый конверт.
Я вскочила — с пера на беловик диплома упала клякса. Да
плевать, перепишу. Четыре месяца не было писем из дома, я вся извелась.
Нет-нет, с родными все в порядке, просто в войну почта ходит из рук вон плохо.
Да, чумные повержены и гражданская война, по слухам, тоже закончилась, но когда
еще все наладится? Ивонна, вон, полгода ничего о своих не знала, а потом пришло
письмо, все живы. Вот и мои…
Я нахмурилась: герб на печати, закрывавшей конверт, был
незнакомый. Мне не писали чужие. Только родители, да Эдвард или Мартин время от
времени вспоминали, что у них есть сестра.
Когда я ломала печать, руки тряслись. Почерк тоже
оказался незнакомый — крупный, угловатый и очень разборчивый. Но все же в
первый миг мне показалось, что я что-то неправильно разобрала.
«Леди Роза, я взял на себя смелость вам написать на
правах старого друга вашего отца. Прежде всего, приношу глубочайшие
соболезнования: гибель лорда Беорна Эйдо — невосполнимая утрата для нас всех».
Я вцепилась зубами в кулак. Нет. Этого не может быть. Я
что-то не так поняла. Нет!
— Миледи? — Голос Николаса донесся словно сквозь вату.
Я подняла взгляд от прыгающих строчек. Лицо Николаса
плыло, и сам он шатался.
— Миледи, что с вами? — Он подхватил меня под локоть,
повлек куда-то. Я бездумно перебирала ногами, так же бездумно позволила усадить
себя в кресло. Под носом возникло что-то жутко вонючее, я подпрыгнула.
— Убери эту гадость!
Откуда Николас взял нюхательные соли? Я никогда их не
держала, потому что не падала в обморок. И сейчас не упаду. Еще не хватало:
лишаться чувств из-за чьей-то злой шутки.
— Что с вами? — Николас присел напротив, встревоженно
заглядывая мне в лицо. Коснулся моих пальцев — руки у него оказались неожиданно
горячими. Хотя нет, это мои холодные.
Я заглянула в подпись. Сэр Грей. Да, старый друг моего
отца. Я плохо его знала: у начальника столичной стражи было много забот, и он
редко появлялся у нас —разве что в нашем особняке в столице. Впрочем, и тогда
он со мной почти не разговаривал, оно и понятно. О чем нам с ним было разговаривать?
— Сэр Грей, — я сама не узнала своего голоса, — приносит
соболезнования по поводу гибели папы.
— О господи! — выдохнул Николас. Лицо его посерело, и я
на миг испугалась, что сердце у старика не выдержит. Сорвалась с кресла,
пытаясь усадить его. Он отмахнулся.
— Как же так… Он же… мы же…
Николас вырастил моего отца и прошел с ним всю войну —
предыдущую войну, с Ландернау, которая закончилась четверть века назад. Я снова
сунулась в письмо — едва ли стоило изводить столько бумаги и чернил только для
того, чтобы выразить соболезнования. Наверняка там есть подробности.
Но почему мне не написала мама? Или Эдвард — ведь к нему
перешел титул после смерти отца? Я сглотнула горький ком, не сразу решившись
читать дальше — вдруг там не только о папе? Следующие несколько абзацев мне
пришлось перечитать три раза.
