Глава 1. Фланелевая рубашка
Одним жарким душным вечером во Флориде в марте 2007 года мы с Питом вышли на сцену амфитеатра «Форд» в Тампе. В девятый раз за этот месяц и в семьдесят девятый за последние полтора года концерт начался с песни «I Can’t Explain». Я махнул своим микрофоном в сторону аудитории, приготовившись начать шоу, и уже взялся было петь первую строку: «Got a feeling inside…», как вдруг мне показалось, что микрофон весит целую тонну. Он вылетел из моих рук, как брошенный с корабля якорь. Вернулся он обратно или нет – этого я сказать не могу. Все вдруг провалилось во тьму.
Очнулся я уже за кулисами. Перед глазами плясали размытые огоньки, то рядом, то вдалеке слышались обеспокоенные голоса. Пит стоял возле меня, он пытался понять, что случилось. Откуда-то издалека доносился галдеж двадцати тысяч разочарованных фанатов. На протяжении пятидесяти лет подряд я всегда справлялся. Я всегда выходил на сцену и выступал. Сотни, даже тысячи концертов: пабы, клубы, дома культуры, церкви, концертные залы, стадионы, «Пирамид-стейдж»[1], «Голливуд-боул»[2], Супербоул[3], «Вудсток»[4]. Обычно, стоило только сцене озариться светом, как я уже стоял на переднем крае и был готов зажигать. Но не в этот вечер. Впервые с того самого момента, как в возрасте двенадцати лет я взял в руку микрофон, чтобы петь песни Элвиса, я не смог выступить. Меня погрузили в карету скорой помощи. В тот вечер я был разочарован сильнее всех. Под вой сирены я приобретал новый горький опыт: я чувствовал себя беспомощным.
В течение нескольких дней врачи осматривали меня вдоль и поперек и в конце концов пришли к выводу, что уровень соли в моем теле был намного ниже нормы. Сейчас это кажется очевидным, но тогда до меня не сразу дошло. Каждый раз, когда мы отправлялись на гастроли, длившиеся по два-три месяца, мне становилось дурно. Очень-очень дурно. И сейчас, после всех этих лет, я понял, что ларчик, оказывается, открывался довольно просто. Всему виной была соль, а точнее, ее недостаток. Вся эта беготня и работа до седьмого пота буквально высушивали меня. Мы работали как атлеты, но никогда не тренировались как атлеты. Два-три часа, концерт за концертом – нам даже некогда было подумать об этом. Никаких разминок и растяжек, витаминов и пищевых добавок. Лишь гримерные, в которых стояли бутылки с алкоголем. Мы же рок-группа, а не футбольная команда.
Но это было не единственным откровением той недели. Пару дней спустя один из врачей подошел ко мне, сжимая в руке снимок грудной клетки.
– Итак, мистер Долтри, скажите на милость, когда вы умудрились сломать позвоночник? – спросил он.
Я вежливо возразил, что ничего не ломал. А он так же вежливо заверил меня, что у меня абсолютно точно был перелом. Все доказательства были у него на рентгеновском снимке: один случай перелома, плюс один не очень осторожный пациент.
Скорее всего, вы думаете, что я наверняка должен был бы запомнить момент, когда сломал позвоночник, но на мою долю выпало столько передряг, что так с ходу и не скажешь. В любой истории рок-н-ролла присутствует элемент удачи, но удача приходит только вместе с тяжким трудом. Если упал, то поднимайся и просто шагай вперед. Таковы были правила в самом начале, и таковыми они остаются по сей день.
Мне на ум приходят три случая, когда я мог сломать позвоночник. Это могло произойти, когда мы снимали клип «I’m Free» для фильма «Томми» в 1974 году. В видео на отметке 01:15 есть момент, когда солдат отправляет меня в кувырок. Это был довольно простой трюк, но я очень неудачно приземлился. Не могу припомнить, слышал ли я какой-нибудь хруст, но было чертовски больно. Большую часть дня мы потратили на съемки вступительной части песни, где мой персонаж, Томми Уолкер, выбивает спиной стекло и падает в воду. Сначала мы сняли эту сцену снаружи, а затем пошли в студию, чтобы продолжить съемки на фоне синего экрана. Мы угробили на это целый день. Я падал с высоты пары метров на мат и так дубль за дублем. «Еще разок, Роджер» – это было одной из любимых реплик Кена Рассела. Ему всегда нравилось доводить своих актеров до ручки.
– Ты уверен, что это необходимо, Кен? – отвечал я, возможно, уже заработав перелом позвоночника.
– Еще разок, Роджер.
– Как скажешь, Кен.
Или же я мог получить перелом в марте 2000 года по дороге на концерт «The Ultimate Rock Symphony» на стадионе «Сидней Энтертейнмент Центр». Пол Роджерс из Bad Company позвонил мне и сообщил, что заболел, поэтому мне пришлось выступить вместо него. За мной заранее выслали фургон, я запрыгнул внутрь и по пути разогревал свой голос. Я проделывал одно странное упражнение: одной рукой придерживал язык полотенцем, а второй держал себя за подбородок, исполняя при этом чудные гаммы. Звучало и выглядело это довольно дико, будто в меня вселился демон. Хочется верить, что этот демон был относительно мелодичным, но все-таки это не самое лучшее занятие, когда ты вот-вот попадаешь в аварию.
Одному богу известно, что было на уме у той женщины, которая свернула на автостраду. Она вклинилась в наш ряд без предупреждения. Мой водитель успел затормозить, и мы врезались в нее сбоку. Все было не так уж плохо. Мой язык по-прежнему был завернут в полотенце, и мы все еще были живы. Я не слышал, чтобы что-нибудь хрустнуло, но мне было чертовски больно. Когда мы наконец прибыли на концерт, мной занялся остеопат, который по косточкам собрал меня перед выходом на сцену. Полагаю, что тот вечер я пережил всецело благодаря адреналину, но последующие три года боль не утихала.
Однако, скорее всего, это случилось, когда я был в лагере в возрасте девяти или десяти лет, скажем, в 1953 году. Я состоял в организации «Бригада мальчиков» (международная христианская молодежная организация в духе бойскаутов. – Прим. пер.) и расхаживал туда-сюда по пляжу, горланя бойкие американские маршевые песни, изумляя отдыхающих. Я пел как маленький ангелочек. Единственной проблемой был мальчик по имени Реджи Чаплин, который также состоял в «Бригаде мальчиков». Это был здоровенный пацан. Я не шучу, он был на фут выше меня и на два фута шире. Он жил на Уэнделл-роуд в Шепердс-Буш, что было лишь в пяти минутах от моего дома на Перси-роуд. Но это имело колоссальное значение. В том районе жили семьи, с которыми лучше не связываться. Там и сейчас есть такие семьи, таков уж Лондон. В Шепердс-Буш стоило бояться Чаплинов, которые проживали на Уэнделл-роуд. Это была мрачная семья с мрачной улицы, и, к сожалению, здоровяк Реджи затаил на меня злобу.