«Я приеду к тебе под окно зимней ночью на белоснежном танке».
Каждую ночь в очередном сне пролетала эта фраза, произнесенная моим голосом. И мне казалось, что во сне, услышав ее, я киваю. Я согласен приехать к тебе под окно на белоснежном танке.
Только откуда взялся этот белоснежный танк?
Я перебираю все слова, сваленные в моей памяти. Память – не архив. В ней никогда не бывает порядка. В ней если даже что-то и найдешь, вряд ли точно поймешь: когда и кем это было сказано или сделано.
«Мой папа был командиром танковой части…» – прошептал откуда-то издалека твой голос.
Ты это сказала на второй день нашего знакомства. Точнее, это был твой ответ на мое предложение выпить у тебя дома чая.
Мы так и не выпили у тебя чая. Вместо этого мы несколько раз посидели в баре, где ты всегда заказывала красное мартини, а я пробовал то кальвадос, то настоящий портвейн из Португалии. Потом, это было в конце мая, съездили в Ялту и провели там три дня. Солнце только-только начинало оживлять, размораживать людей. Весна была поздняя. Мне за неделю до этого исполнилось 45, тебе в следующем сентябре «стукало» 22. Замечательная разница. Помните такой рекламный слоган «Почувствуйте разницу!»? Я ее действительно почувствовал. И запомнил навсегда.
И вот этой ночью снова вспоминал ее в одном из своих обычных, посвященных тебе снов.
От Нового года поубавилось яркости, зато прибавилось ее к Рождеству. Я завис между двумя этими праздниками с четким ощущением необходимости что-то совершить, взять что-то из прошлого и перетащить если не в будущее, то уж точно в сегодняшний день, точнее – в сегодняшнюю ночь.
Кто-то пустил за окном ракету. Над домом взорвался разноцветными искрами салют. Я открыл глаза. Фосфор стрелок на старинном будильнике указал время – четверть второго ночи.
Тот, кто запустил этот фейерверк, наверняка моложе меня лет на десять. В моем возрасте к фейерверкам возникает устойчивое равнодушие.
Теперь мне не хочется спать.
Я поднимаюсь, подхожу к окну.
– Где ты там, Ия? – спрашиваю я заоконную темень.
В эти зимние ночи мне не хватает именно ее. О других гостивших в моей личной жизни женщинах я не думаю.
– Алло? – бормочет сонный голос. – Кто это?
Скоро половина второго. Она наверняка крепко спала. Интересно, что ей снилось?
– Это один эгоист из твоего недавнего прошлого, – говорю я.
Из трубки молчание. Минута, вторая. Она не кладет трубку.
– Ты меня узнала? – спрашиваю я, не выдержав этой игры в «кто кого перемолчит».
– Узнала.
– Как там твой папа?
– Он умер. Два месяца назад.
– Извини.
– Ничего. Я уже привыкла к тому, что его нет. Его друзья еще не привыкли и звонят время от времени. Иногда ночью. Старики, как и счастливые, часов не наблюдают. Я думала, и сейчас это кто-то из них.
– Ты теперь одна?! – спрашиваю я и ловлю себя на том, что в интонации моей проскальзывает надежда на ее утвердительный ответ.
– Почти.
– Как это?
– У меня позавчера бойфренд потерялся…
– Объявлений на столбах не вешала? Ну, там, верните за вознаграждение…
В трубке молчание.
– Извини, – говорю я. – Ночью у меня случаются неудачные шутки. Если хочешь, можем пойти его вместе поискать!
– Опять шутишь?! – вздыхает она.
– Нет, не шучу. Я могу быть у тебя через двадцать минут.
– Ну будь! – говорит она уже проснувшимся голосом.
На улице минус десять-пятнадцать. Мой серый «опель» никак не хочет заводиться. Замерз бедняга. Если он так и не заведется, то обещания своего я не смогу сдержать. Пешком по снегу и ледяной корке отсюда, с Никольско-Ботанической, до ее дома на Липской? На это может и сорок минут уйти, и час. Зимой нельзя ходить быстро. Особенно ночью.
«Опель» наконец завелся. Ледяная корка под колесами захрустела. Слева – университет, справа – памятник национальному поэту. Поворачиваю на бульвар, спускающийся к Бессарабке. Опять слева университет, только теперь желтый его корпус, а справа в парке национального поэта спит ресторан, названный в честь того же национального поэта. Дорога пустынна и искрит снежком, отражающим свет уличных фонарей. Светофоры мигают желтым. Вокруг – ни машин, ни людей. Где же мы будем искать ее бойфренда?
