Леонид Егоренков - Мозаика одной жизни

Мозаика одной жизни

(Книга вторая)

Часть четвёртая.

Заложник профессии

Фото 1. Пойма реки Оки в колхозе им. Ленина, где проходила самая интересная часть моей работы. На горизонте – контуры села Перемышль.

Неизмеримо возросли сегодня возможности специалиста сельского хозяйства в управлении производством. Появились новые рычаги, способы, инструменты для эффективной и быстрой реализации замыслов. Ввёл в компьютер программу по заданным параметрам – он тебе и технологическую карту по каждой культуре рассчитает, и потребность в удобрениях по каждому полю выдаст, и расход кормов на каждый период определит, и план технического обслуживания и ремонта по автопарку составит. Нам, у кого становление как профессионала приходилось на начало семидесятых годов прошлого века, нужно было расчет удобрений, например, делать старым дедовским способом: на бумаге в столбик, в крайнем случае, на логарифмической линейке, используя многочисленные таблицы справочника Сапожникова.

И всё-таки, какая бы ни была умная машина, решающее слово всегда будет за человеком. В этом меня убедила профессия агронома, заложником которой я нахожусь до сих пор.

Глава 1. Возвращение

Не ждали

Верный своему долгу как молодой специалист, после получения диплома в Костромском сельхозинституте с громкой записью в строке «присвоена квалификация» – учёный агроном, я вернулся в Калужскую область. Дело в том, что вместе со мной институт оканчивала и сестра Катя, которая училась по направлению от родного колхоза. Но она вышла замуж за костромича и пошла работать по распределению мужа Вячеслава Веселова в Островский район. Чтобы подстраховать сестру от возможных разбирательств, я и попросил направление на родину.

Но оказалось, что на родине мне не очень-то и рады. К этому времени к нашему бывшему колхозу имени Кагановича, а потом – имени Ленина, присоединили ещё два соседних колхоза. Образовался совхоз «Судимирский» (по названию железнодорожной станции) с центральной конторой в моей деревне Младенск. Вопрос с кадрами специалистов уже был утрясён. Но мои документы в управлении сельского хозяйства приняли. Я целых два месяца был в неведении о своей дальнейшей судьбе, пока в районе согласовывали необходимые перестановки для моего трудоустройства.

С одной стороны, мне это было на руку. Уже двенадцать лет я появлялся в отчем доме наездами по нескольку дней, в крайнем случае, на месяц – полтора. Виной тому – четыре года школьного интерната, потом были армия, институт. Наконец-то вернулся домой насовсем. Мать с отцом рады: «Вся семья разлетелась во все концы. Хоть один сынок дома будет». На мое беспокойство по поводу задержки с трудоустройством мать отвечала:

–– Ещё наработаешься, не торопись, позовут, когда надо!

С другой стороны, меня тяготила неопределённость. Хотелось быстрее окунуться в работу, специфику которой я начинал осваивать на большой преддипломной практике в соседнем совхозе «Улемецкий», куда меня определили тогда на самостоятельную должность агронома – семеновода.

Фото 2. 1971г. Автор с матерью на улицах Младенска в выходной день. На втором плане, у груши, в детстве на площади, где веселился по праздникам народ, стояли качели и карусели.

Отблески детства

От вынужденного безделья я обходил окрестности деревни, производственную зону Центральной усадьбы совхоза. За время моего многолетнего отсутствия появилась из новых объектов только контора. За ней стоял всё тот же бревенчатый склад под щеповой крышей. В крохотных закромах склада было насыпано зерно: то ли фураж, то ли семена. Тут же валялись шкуры забитых животных, молочные бидоны, вёдра, верёвки, какой-то строительный скарб. В детстве мы бегали по лесам при строительстве этого склада, падая, разбиваясь, царапая руки и ноги. А вокруг проворные бабы подбирали обрезки древесины и щепки для растопки печей.

За складом тянулся широкий двускатный навес с полками из жердей в несколько этажей. Раньше на полках хранились снопы льна, веники с листвой на корм овцам. Эти веники заготавливали школьники по заданию колхоза. В зимнюю стужу или слякотную оттепель детвора собиралась под этот навес и устраивала игры в войну, в прятки, как муравьи, расползаясь по углам.

Дальше, за постройками, удивительно искрилось на солнце под снегом поле гектаров на десять. Это поле было зажато с четырёх сторон огородами, расположенными сразу за домами местных жителей. Ещё до коллективизации поле входило в состав усадебной земли населения. Когда образовался колхоз, жителям оставили по двадцать пять – тридцать соток, а излишки, названные непонятным для меня в детстве словом «Заусады», перешли в колхоз. Здесь была самая плодородная земля в округе, способная давать высокие урожаи картофеля, кукурузы без дополнительного внесения удобрений.

Куда бы ни приходилось идти, и взрослые, и дети старались сократить путь по деревне, прокладывая всё новые тропинки через посевы на Заусадах. В пять лет я бежал сюда через всю деревню к матери, работавшей на прополке, чтобы развязать пояс на штанах, потому что пояс вместо петелечки зачем-то затянулся на узел. В десять лет зимой мне нравилось пробивать дорогу напрямик в снежной целине с бидоном молока, которое я должен был сдать приёмщику – хромому инвалиду войны Гришке, жившему на параллельной нашей улице Троснянке, в счет положенного на семью плана госзакупок. Мать всегда боялась, вдруг не хватит до целого литра и наливала с запасом. Поэтому из молокомера приёмщик возвращал лишнее молоко, которое превращалось на улице в настоящее мороженое. И это было неописуемое по вкусу лакомство детства.

В пятнадцать лет – это поле памятно тем, что здесь мы с девчатами и ребятами бродили до рассвета, пока в зарослях вишнёвых и яблоневых садов, выгороженных из усадеб владельцами от неподъёмных налогов, запоют соловьи, вступят в соревнование с ними горлопаны – петухи, а на выгоне зазвучит призывная труба пастуха. Тогда торопишься домой, сбивая ногами холодную росу с травы. А там уже мать подоила корову, растопила печь и прилегла на часок до работы, не забыв мне оставить на лавке алюминиевую кружку парного молока и скибку домашнего хлеба, отрезанную во всю ширину большого каравая. Утомлённый ночным бдением засыпаешь, а в ушах продолжает звучать чистая мелодия под гармошку из просмотренного прошедшим вечером в клубе фильма «Солдат Иван Бровкин»:

 Не для тебя ли в садах наших вишни

 Рано так начали зреть,

Не для тебя ли все звёздочки вышли,

Чтоб с высоты посмотреть?!

Если б гармошка умела

Всё говорить, не тая…

Русая девушка в кофточке белой,

Где ты, ромашка моя?

Где ж ты, откликнись, ромашка моя?!

Наступила весна. Обследуя очередное поле, я пришёл в уныние. На больших проталинах торчала высокая стерня скошенной осенью гречихи. Вдоль всего поля из-под осевшего снега виднелись густые необмолоченные валки. Иногда они уходили под лёд многочисленных луж. Поле было не выровненное, часто ноги проваливались в глубокие развальные борозды. Романтика детских воспоминаний быстро развеялась. Мне предстояло вступать в самостоятельную жизнь на земле своих предков в условиях многострадального Нечернозёмья.