Сегодня нас предупредили, что спасти детей не получится. Оказалось, что условия, созданные для защиты детей, на практике не сработают. Тесты, проводимые учеными, показали отрицательный результат.
Теперь клеткам каждого жителя планеты предстоит встретиться с новым видом вируса, вызывающим у человека необратимые изменения в сознании и теле.
На общем собрании раздали памятки, чтобы мы понимали, что происходит, и готовились к неизбежному.
Памятка представляла собой бумагу серого цвета с традиционным приветствием президента и тремя пунктами.
То, что должно было изменить нашу жизнь на 180 градусов, излагалось официальным языком и вмещалось на листочках примерно 10 см в диаметре.
Пункт первый говорил, что после вторжения вируса в наш организм для разных людей ситуация разовьется по-разному.
Для одной группы болезнь закончится переходом сознания на новый уровень, и возникнет иное восприятие реальности.
У другой группы после заражения вирусом мутируют физические параметры тела. Такие люди будут более приспособлены к выживанию в условиях высокой радиации и недостатка кислорода.
Пункт второй касался людей старше 40 лет и удивил меня еще больше. На серой бумажке черные буквы беспристрастно и хладнокровно рассказывали о том, что людям после 40 лет придется пройти добровольную эвтаназию.
Я не поверила этим строчкам и перечитала их еще три раза, но никакой двузначности не нашла. Объяснения жестокости крылись в подпунктах «а» и «б».
Подпункт «а» гласил: «Так как сознание людей, носивших тело более 40 лет, в силу полученного опыта и убеждений не имеет гибкости, для него переход на новый уровень невозможен».
Подпункт «б» убивал собой последнюю надежду на жизнь после сорока: «Мутация тела ввиду изношенности и сбоев некоторых процессов регуляции жизненных процессов невозможна».
Пункт три забивал последний гвоздь в крышку гроба 30 % населения планеты Земля.
«Всем людям старше 40 лет рекомендовано в течение двух суток после начала заболевания обратиться в консервационный центр для безболезненной эвтаназии.
Сожалеем, что не можем ничем помочь. Президент планеты Земля».
Гулкий ропот, будто шум прибоя, прошелся волной по многолюдной толпе и стих. Все помнили, как во время последней попытки поспорить с правительством в наш город прекратили подачу воздуха, и улицы за несколько минут заполнились трупами с посиневшими лицами.
Я выдохнула, взяла под руку маму и, слегка покачиваясь, пошла к дому. Больше от меня ничего не зависело.
За серебристым столом беззаботно играли две белокурые девочки 7 и 5 лет. Младшая Аля рисовала торт к моему сорокалетию, а старшая Ася точила карандаши круглой белоснежной точилкой, которую ей подарила бабушка. Папа девочек погиб пять лет назад при выполнении сложного маневра на планете Зельт. Через несколько месяцев родилась младшая Аля. Для старшей девочки пришлось купить специальный чип, стирающий все воспоминания, связанные с отцом. Они были очень близки с папой, и разрыв эмоциональной связи нанес бы дочери серьезную психотравму. Потерю мужа и кормильца я переживала в одиночестве, изредка позволяя своей матери жалеть меня.
После прочитанного на площади мы решили ничего не говорить девочкам. Они молодые, способные, сильные. Возможно, для них этот вирус – единственная возможность вырваться из разрушающей реальности и жить полной счастливой жизнью, не ограниченной мыслями о том, что нужно платить за кислород. Если, конечно, написанное в памятках – правда.
Я обняла Алю, и две маленькие ручки в ответ нежно обхватили шею. До меня вдруг дошло, что больше не нужно работать на трех работах, чтобы обеспечить девочек. От этого стало даже легче. Теперь есть возможность посвятить себя детям без остатка до самого последнего своего дня и не думать ни о чем другом.
Запасы еды в доме измерялись примерно неделей полусытого существования. А больше и не понадобится. Я снова заглянула в голубые распахнутые глаза младшей дочери. Боже, какая она хорошенькая и как быстро выросла. Ее глаза совсем не изменили цвет с того дня, как я впервые приложила маленький рот к своей набухшей горячей груди. Жаль, что мне пришлось пропустить самые милые годы ее взросления из-за постоянных поисков пропитания.
Через 7 часов у моей мамы поднялась температура. Тот самый вирус, с температурой и бордовой сыпью на запястьях.
– Надо собираться, – прошептала мама, оглядываясь на дверь.
– Подожди, еще есть двое суток, – так же тихо ответила я ей со слезами на глазах.
– Лучше уж сразу, чем ждать и считать часы.
– Мамочка…
Я села на пол, обняла ее колени и заплакала. С одной стороны я понимала, что иного пути нет, но в душе, несмотря ни на что, трепетала слабая надежда. Вдруг что-то изменится за это время, вдруг врачи найдут какой-то другой способ помочь тем, кто не может измениться в силу возраста?
Мама погладила меня по голове так же нежно и ласково, как в детстве.
– Дочка, береги моих внучек. Я свое уже пожила, не переживай из-за меня. И думаю, Анна, сейчас как раз то самое время отдать тебе одну вещь.
Я открыла заплаканные глаза и с удивлением посмотрела на маму. Мама медленно встала, подошла к журнальному столику, сунула руку под коричневую металлическую столешницу и ловким движением вытащила небольшой флакон с пломбой.
– Держи, – протянула она странный пузырек, – и не открывай его до тех пор, пока не будешь уверена, что это единственное средство, которое может помочь. И запомни, пользоваться можно один раз.
Я с любопытством уставилась на серебристый пузырек, напоминающий баночку йода или зеленки.
– Это флакон памяти. Однажды его передала мне твоя бабка, а я сохранила для тебя.
– А чем он помогает?
– Я точно не знаю. Но открывать его можно в самом крайнем случае.
– Мам, сейчас как раз такой случай, давай откроем.
– Нет, Анна. Береги для своих дочерей, их жизнь важнее, – ответила мама строго и показала пальцем на незаметную кнопочку на пузырьке, которая была встроена с левого бока.
Мама нажала на нее, и пузырек тут же изменил форму. Теперь уже на теплой ладони лежал красивый кулон в форме сердечка. Мама сняла с себя цепочку из калифорния 252, подаренную ей мужем на свадьбу 50 земных лет назад, продела в ушко кулона, и цепочка оказалась на моей шее.
– Все, мне пора. Только не провожай. Ты же знаешь, я не люблю сантименты.
Конечно, мама была права. Не стоило ее провожать и продлевать минуты мучения для обеих. Но я все равно поступила по-своему. Дождавшись, пока она отойдет от дома, осторожно выскользнула из двери и направилась следом. Мама шла медленно, не оглядываясь, наверняка чувствуя мой взгляд своей прямой спиной. Лишь изредка она поднимала голову к темному небу, будто пытаясь запомнить его холодное безмолвие и равнодушие.
