МУЗА
Пролог
– Месье Лавуазье, к вам мадам Жено, – послышалось из-за приоткрытой двери, и не успел Жак ответить, как в кабинет вплыла златокудрая миниатюрная Мишель – его возлюбленная, его вдохновительница, его Муза. Золотистый шифон облаком окутывал ее фигуру, водопадом воланов спадая до изящных лодыжек, крупный янтарь и жемчуг сияли на шее и руках, а туфли были на таких высоких шпильках, что казалось удивительным, как Мишель вообще передвигается. Мадам Жено – икона стиля, лицо с обложки, изысканная и очаровательная светская львица.
Жак усмехнулся – цинично, жестко. Она – его женщина. А он всегда знал, что ему будет принадлежать все самое лучшее. И вот теперь его песни звучат на всех радиостанциях, он выступает на лучших концертных площадках мира – Arena di Verona, Carnegi hall, Wigmore hall… И ему принадлежит самая роскошная красавица Франции.
– Ланнан, детка, – он всегда называл ее настоящим именем, гордясь, что мало кто имеет на это право, – мы сделали это! Мой последний диск взорвет этот мир.
– Он его уже взорвал, – улыбнулась она, усаживаясь к нему на колени. Тонкая бретелька соскользнула с плеча. Ланнан провела прохладными пальцами по впалой щеке Жака, слегка царапнув кожу острым ноготком, покрытым бронзовым лаком. – Ты исхудал, дорогой. Это все проклятая диета – хватит питаться брокколи и рыбой, тебе нужны силы.
Жак с наслаждением зарылся лицом в шелковистые волосы Ланнан. Руки расслабленно скользнули по ее обнаженным плечам, и музыкант почувствовал, что не может сдерживать страстное желание распять свою Музу прямо на своем рабочем столе.
– Поехали к тебе, милый, – Ланнан порывисто встала, высвобождаясь из его объятий. – Кстати, ты помнишь, что я когда-то говорила тебе? За эту музыку, за славу и за визг поклонниц тебе придется заплатить…
– Я помню, – беззаботно отозвался он. – Я всегда плачу по счетам.
* * *
В золотисто-фисташковую спальню, заставленную мебелью в стиле Людовика XIV, влетел взъерошенный русоволосый мужчина с обрывком газеты в руках. Его бледное лицо пошло багровыми пятнами, он застыл посреди комнаты, в бессильной злобе сжав кулаки. Ланнан, накладывающая грим на свое прелестное личико, увидела нежданного гостя в отражении трюмо и скептически спросила:
– Что привело ко мне великого Магистра Благого Двора?
– «Скандально известный музыкант Жак Лавуазье был найден сегодня утром в своей спальне мертвым. Обескровленный труп певца нашла горничная. Комната без следов взлома…», – начал тот зачитывать статью из потрепанной бульварной газетенки. Затем отшвырнул ее прочь, и с яростью воскликнул: – Ланнан! Опять твои штучки! Ты же знаешь, что Договором между Дворами запрещено поглощать смертных! Ты хоть понимаешь, чем это чревато?
– Эшли, дорогой, не кричи, – поморщилась Ланнан, медленно вставая с кресла. На лице ее отразилось вполне искреннее раскаяние. – Это была случайность.
– Случайность? Ты выпила этого человека!
– Я перестаралась, – безразлично пожала плечами Муза, и хищная улыбка зазмеилась на ее ярких карминных губах. – Он был слишком влюблен в меня, и в его крови из-за этих чувств был такой будоражащий хмель! О, Эшли, знал бы ты, как вкусен был этот музыкант! Когда я поняла, что иссушила его, было уже поздно.
– Ты понимаешь, что если дело не удастся замять…
– Как тебе этот ирландец? – Ланнан словно не слышала упрека в голосе Магистра. Она взяла с туалетного столика фотографию ясноглазого рыжеволосого паренька и протянула ее Эшли. – Этот красавчик очень талантлив. И ему нужна Муза… Может, поможем ему сделать карьеру?
– Ты неисправима, – вздохнул Магистр, устало усевшись на диван.
– Я просто выполняю свою работу, – холодно отозвалась Ланнан, и зеленые глаза ее вспыхнули, словно болотные огни, издревле заманивавшие странников в Холмы, где жили волшебные фариэтос – те, кого люди называли феями. – Уверена, ты сможешь решить эту небольшую проблему с Жаком Лавуазье.
– Ты обещаешь, что будешь контролировать свой голод? – спросил Эшли, и в его голосе послышались прохладные нотки. Он явно устал прикрывать Ланнан всякий раз, когда она слетала с катушек.
– Я обещаю.
Глава 1
Эмма Санди, яркой звездой горевшая на небосводе Голливуда в семидесятые годы, бывшая секс символом телевидения в восьмидесятые, когда все телеканалы соперничали за право пригласить ее в свой сериал в лучшее эфирное время, вышла в тираж к середине девяностых. Но поняла она это лишь спустя несколько лет, ясным майским днем, когда свежая зелень за окнами ее отеля только наливалась малахитом и зацветала сирень.
Сидя у огромного зеркала со стаканом виски в руках, Эмма плакала и жалела себя. Это была уже вторая порция алкоголя, а ведь солнце еще даже не вошло в зенит. Эмма с горечью рассматривала мешки под глазами и жировые складки на талии – неумеренность в шоколадных батончиках и выпивке брала свое и, несмотря на несколько пластических операций, внешность оставляла желать лучшего.
Закончились веселые восьмидесятые с их гламурным блеском и дискотеками, с их безумным желанием жить и все успеть в этой жизни, и они унесли с собой теледиву Эмму Санди – роскошную платиновую блондинку с огромными синими глазами и пухлым ртом. Ее лицо все еще было красивым, несмотря на отечности и злоупотребление алкоголем, и Эмма знала – пара недель в клинике на Лазурном берегу, жесткая диета и гимнастика помогут ей восстановиться. Если бы только было ради чего восстанавливаться. Последние семь ее фильмов были убыточными – она продала дом в Лос-Анджелесе и студию в Лондоне, а на днях даже рассталась с частью своих украшений. Ей нужна работа, но кому нужна она, увядающая, спивающаяся, сорокалетняя актриса?
Дрожащей рукой Эмма провела по лицу, очертив линию подбородка и погладив себя по плечу. Она любила себя. Она любила свое тело, свои глаза и свои шикарные волосы, которые с возрастом еще не утратили блеска и пышности. Многим актрисам уже в тридцать лет приходилось прятать жиденькие космы под парики, а она в этом не нуждалась. Как не нуждалась в увеличении груди или откачке подкожного жира – она всегда была худощавой, и все эти складочки от чрезмерного увлечения шоколадом и круассанами, исчезнут без следа после пары недель работы над собой. С возрастом, конечно, уход за собой стал более тяжелой ношей, и если бы не пачка мальборо в день и виски, то, возможно, Эмма вообще не знала бы проблем с фигурой. Вот с кожей забот хватало – из-за любви к загару кожа на ее лице рано состарилась и покрылась морщинами, именно поэтому ей пришлось недавно снова воспользоваться услугами пластического хирурга.
Глядя на свое опухшее лицо, еще хранившее следы вчерашнего шампанского, Эмма разрыдалась и с яростью швырнула бокал из-под виски в стену. Закрыв лицо руками, она какое-то время упивалась жалостью к себе, с подвываниями раскачиваясь в кресле. Ей казалось, что во всей Франции нет никого несчастнее ее. Как всегда, она думала только о себе.
