Детство-детство, сколько в тебе солнца, не детство, а сплошное солнце. Пронизывает воспоминания насквозь, дробится полупрозрачной зеленью листьев, лежит на лесных опушках пронзительно жаркими участками, разбавляет светотенями и без того разнообразную палитру красок.
Из-за солнечного изобилия создаётся впечатление, что тогда не было плохой погоды. Лишь хорошая.
Следом вспоминается воздух. Очень прозрачный, очень чистый, местами осязаемо вкусный неповторимым вкусом. Вкус, кстати, жив и сегодня. Он встречается в определённых местах: на участке трассы подле Эшеры и по дороге на озеро Рица. Его хочется потрогать, потом запаять в коробки и предлагать человечеству как некий идеальный продукт.
Вскрываешь коробку, вдыхаешь содержимое – и открываются перед тобой далёкие дали и вечные миры.
Село Мгудзырхва, в котором проводит всё своё летнее детство городская девочка, раскинуто по холмам сложного прибрежного ландшафта в самом сердце Гудаутского района – между Мюссерским мысом и рекой с выразительным названием Хипста. С заросших зеленью и довольно высоких холмов, на которых расположились местные подворья, открываются фантастические виды на все придуманные природой красоты – и водные, и горные. По одну сторону дразнит бесконечным разнообразием оттенков морская гладь, по другую – манит к себе похожий на декорацию в жанре фэнтези Бзыбский хребет.
Какой из видов лучше, сказать трудно, более того, почти невозможно. И, скорее всего, не нужно.
Линия холмов постепенно истаивает на покрытом галечником и усеянном выброшенными волнами водорослями пляже, но не прерывается там, а плавно переходит в обнажающий красновато-песчаные внутренности высоких берегов и изрезанный впадающими в море речками массив Мюссерского леса.
Мгудзырхва – довольно большое село. Из-за особенностей сложного рельефа оно делится на две самостоятельные части: собственно Мгудзырхву, с сельсоветом, магазином, школой, приличной центральной дорогой и пансионатом «Золотой берег», в те времена, о которых пойдёт речь, ещё не сползшем наполовину в воду из-за стихийно случившегося оползня.
И Апцхва, где нет ничего, кроме разбросанных по причудливо изрезанному ландшафту и находящихся в стороне от моря подворий.
Ничего – значит ни сельсовета, ни школы, ни моря, ни пансионата. Нет даже хлеба, точнее, нет магазина, в котором его можно купить. А ещё там нет и никогда не было пункта по оказанию медицинской помощи.
Зато в Апцхва есть глубокие овраги-акуара, заросшие густым смешанным лесом, пронизанные чистейшими ручьями, прохладные летом и влажно-тёплые зимой. Посреди села начинает свой спуск к морю Мюссерский лес, а с обрывистых холмов открывается достойный самых высоких похвал и восторгов вид на горы и далёкое отсюда море.
Ночами к домам подбираются шакалы и лисы, соперничающие в добыче птицы с подворий с разделившими небесные участки пернатыми хищниками. Беззвучно шелестят в густом разнотравье змеи, в запрудах живут колонии лягушек, а в первозданном воздухе стоит характерная для нетронутых цивилизацией мест особая тишина звуков, свистов, пощёлкиваний, поскрипываний и беспрерывного жужжаще-звенящего хора насекомых.
Настоящий рай для тех, кто считает не человека, а природу венцом творения.
Асфальтированная ещё в начале шестидесятых годов дорога на повороте к Апцхва, извиваясь, уходит в гору, и если свернуть перед платановой аллеей с республиканской трассы направо и проехать до конца через Мюссерский лес, а затем объехать его кругом, мимо села Блабурхва, то можно попасть на трассу с обратной стороны.
Переезд-петля сулит встречу с Мюссерским лесом и местными достопримечательностями – местечком Мюссера, урочищем Амбара, и дачами Сталина и Горбачёва – и выводит на трассу прямиком к посту ГАИ. От поста можно ехать куда угодно: хоть обратно, в сторону Гагры, где, свернув в сторону, можно уйти к Рице, хоть направо, в сторону Сухума, хоть дальше него, к величественно ветшающему Бедийскому храму и красотам Кодорского ущелья.
Через всю Абхазию, одним словом.
В детстве городской девочки в Амбаре каждое лето функционирует пионерский лагерь, волей московских и тбилисских властей расположившийся на прибрежном участке вокруг останков древней крепостной стены и руин такого же древнего храма. Обслуживающий лагерь персонал живёт тут же, за пару километров от Амбары, в небольшом, затерянном посреди густого леса посёлке, названном так же, как и место, где он расположился, – Мюссера. Или, говоря по-абхазски, Мысра.
Жители Мюссеры-Мысра обслуживают не только лагерь, но и спрятавшуюся неподалёку сталинскую дачу, самим фактом своего существования вызывающую приступ потустороннего страха у жителей Апцхва.
Имя вождя народов сельские всуе стараются не упоминать. А если и упоминают, то, как правило, в связке «Сталин-Берия», определяя фактом приставки к Сталину имени самого яркого из его нукеров их метафизическую, взаимопроникающую неразрывность.
«Сталин-Берия бабду данырьшьыз…» (Когда Сталин-и-Берия убили твоего дедушку…) – с этой фразы на абхазском бабушка Тамара, как правило, начинает рассказы о тяжёлой жизни жены репрессированного, оставшейся с пятью маленькими детьми на руках после его исчезновения.
Городская девочка метафоры по малолетству не понимает, и её воображение рисует картинку буквального похищения дедушки абстрактным существом с усами и в очках без дужек. Существо увозит дедушку в сухумский дом КГБ, а оттуда в Тбилиси, где дедушка, как гласит семейное предание, в ночь расстрела просит сокамерников не отпускать его с пришедшими за ним конвоирами.
– Не отпускайте меня с ними, – просит он. – Они пришли меня убить.
Состав жителей Мюссеры-Мысра интернационален. Русские, армяне, греки, почти нет грузин и нет собственно абхазов, если не считать продавщицы местного продмага Ирочки, известной во всей округе умением соблюдать непривычный для продавцов советских времён абхазский этикет вежливости в обращении с покупателями.
Именно по причине вежливости Ирочки бабушка Тамара так любит покупать продукты у неё, а не в Гудауте, куда она ездит торговать на рынке едва ли не чаще, чем в Амбару.
Ирочка невысокого роста, с кудрявыми, забранными под повязанную на затылке косынку, смольно-чёрными волосами. У неё краснощёкое миловидное лицо и округлые бока, а ещё ласковые интонации и мягкие манеры. Ирочка никогда не повышает голоса, отвечая на вопросы, которые бабушка Тамара и другие деревенские женщины ей задают в великом множестве, отчего со стороны создаётся впечатление, что сельчанки расспрашивают Ирочку не для того, чтобы получить информацию, а просто по факту терпеливой обходительности с её стороны.
