ОТРЫВОК 1.
Я бежал по грязной глине, поскальзываясь и утопая в грязи, наблюдая за тем, как мой пёс по кличке Гром озверело бросается на дверь сарая, зубами пытаясь выдрать замок с мясом.
СТОП!
Какой ещё замок?
Взгляд на створку — и я в шоке замираю, замечая, что там нет никакого замка.
Его просто сорвали с петель и наглым образом бросили в лужу. И этот кто-то надежно забаррикадировался там изнутри.
— Гром! Место! Сидеть и ждать! — скомандовал псу, а сам приготовился таранить дверь с ноги. В руках плотно сжимается винтовка, пальцы дрожат на курке… Мысленно считаю до трёх и со всей дури ломаю ставни.
Гром буквально извивается за моей спиной от лая, разбавленного скулежом.
Странно, но животина не выглядит уж очень агрессивной. Скорей всего он просто хотел мне что-то показать, а не нападать, защищая территорию.
И это что-то было вовсе не чем-то.
Это была девушка.
Грязная, в порванной одежде, она забилась в самый дальний угол хлева и, постукивая зубами, тряслась от холода. Из одежды на ней было лишь легкое платье и потрёпанная джинсовая куртка. Волосы грязные, покрытые пылью, а в глазах потрескивает холодный страх.
При виде оружия она задрожала ещё больше. Так, что я почувствовал себя моральным придурком. Но радужности это сожаление мне не прибавило.
Замухрышка пробралась на мою территорию! Нарушила границу моей крепости! А я терпеть не могу, когда кто-то лезет ко мне на рожон без предупреждения.
Снаружи послышался звонкий раскат грома, и незнакомка отчаянно всхлипнула, плотнее обхватив дрожащие, сбитые в кровь колени, руками. Спешно поставил ружьё возле двери, а сам сфокусировался на её тощей фигуре, почувствовав привкус желчи на языке.
Девчонка с виду была похожа на бомжика. Одежда грязная, местами порванная, на теле ссадины и порезы, в области лба огромная гематома, размером с апельсин, а на губах — запекшаяся кровь.
Кто же тебя так отделал, девочка?
А вообще — всё это неважно!
Важно лишь то, кто она такая и какого дьявола тут делает?
С каждой последующей секундой, глядя на преступницу, которая пересекла периметр МОИХ владений, я закипал как забытый на плите чайник. Того гляди — и пар из ушей выстрелит!
— Эй! Ты кто такая? И что ты делаешь в моём сарае?? — заорал так дико, что сам испугался.
— Я… Я-я не знаю… — слабеньким голосочком, — Не помню… Я просто замёрзла.
— Воровка? А? — ближе подскочил, кулаками угрожающее хрустнул. Девчонка ещё испуганней вжалась в опору, но на меня жалость не действует. Я её давно в себе придушил. Поэтому и ненавижу людей.
Зверея от лютой ярости, резко за локоть голодранку схватил, встряхнул хорошенько, буравя звериным взглядом.
Выбесила меня, паршивка!
— Нет. Не воровка я! — с надрывом в голосе, глядя глаза в глаза, — Я не помню! Правда!!! Отпусти меня!
— Ах-ха-ха! — надменно расхохотался, с силой сжимая тощую ручонку, — Не помнишь кто ты? Так отчего тогда смеешь утверждать, что ты не воровка?!
— Просто… Просто потому, что ничего не украла. — Обиженно шепнула, опустив глаза в пол. — Мне чужого не надо. Я просто заблудилась.
Брезгливо оттолкнул от себя замарашку, отряхнув ладони друг от друга.
Врёт ведь! Сто процентов врёт!
Было дело, когда кучка беспризорников с ближайшей деревни ко мне в хату забрались. Я тогда настолько остервенел, что пулю каждому в пятую точку пустил. Хорошо, что эта была соль. Но сейчас… сейчас я перешёл на боевые.
Потому что с каждым днём жить становится не на шутку опасно.
— Как тебя зовут, откуда ты? — на корточки присел, взглядом исподлобья по грязно-рыжим волосам полоснул, — Будет лучше, если сама признаешься, чтобы я в полицию просто так не звонил! Признаешься, и может быть я позволю тебе просто уйти.
Кажется, девчонка немного опомнилась. И у нашей потеряшки проявился характерец, на пару с бесстрашием.
— Я не помню, как меня зовут! Ясно! — борзая, раскричалась тут до хрипоты, — Я вообще ничего не помню! Мне просто очень холодно… и у меня болит голова! А ты тут орёшь, как ненормальный!
Наглая, неотесанная прошмандовка!
Через колено бы перебросил и нахлестал от души! А затем ещё и рот с мылом промыл, чтобы со старшими не огрызалась. Судя по всему, девчонка была младше меня на несколько лет. На вид, замарашке примерно двадцать два — двадцать три, не больше.
Так! Хватит! Достаточно уже пустого трёпа. Иначе сорвусь окончательно. А меня вывести, всё равно что перед акулой с куском сырого мяса проплыть.
— Я просто ненавижу чужих. — Громко заявил. — Да и вообще в принципе ненавижу людей! Это моя территория. Я одиночка. А ты — убирайся! Пошла вон. — Ногой с треском по полу херакнул, прогоняя нахлебницу, — Здесь тебе не дом милосердия! Я сам еле-еле концы с концами свожу, постоянно одну рыбу жру! До тошноты и до аллергии в животе! Иди туда, откуда пришла. Ещё раз увижу — просто в открытом море притоплю. На корм пираньям.
Грязная, в подранном до дыр платье, вероятно которое когда-то было идеально белым, поверх которого была наброшена джинсовая куртка, прихрамывая и спотыкаясь на каждом шагу она, обхватив своё дрожащее тело руками, пулей выскочила из сарая и, не проронив ни единого звука, побежала в сторону берега.
— Эй! — окликнул. Всё же не выдержал, сжалился, добродетель блин. — На вот, возьми. — Бросил полбуханки хлеба. Один кусок ей пожертвовал, другой оставил себе. Снова придётся за припасами хрен знает куда тащиться. — Возьми и забудь дорогу к моему дому. Навсегда. Я люблю одиночество.
Хлеб взяла, бережно так взяла, к груди прижала и снова зашаталась, как пьяный маятник, петляя из стороны в сторону, пока, наконец, не скрылась за старым рыбацким пирсом.
— Вот ведь чудище заморское! Выползла на мою голову из глубин семи морей! — плюнул в песок, руки в карман спрятал и зашагал обратно в хату, довольный, блин, победитель.
Вот только радости никакой не было от этой «победы»!
Лишь дикие кошки изнутри шкрябают, своими острыми когтями вырывая орган за органом, нерв за нервом. А потом плетут из этого добра клубки, которые с наслаждением гоняют по всем закоулкам моей сгнившей душонки.
ОТРЫВОК 2.
— Забирай её, Степаныч, шустрей давай! — кивком указал в настежь распахнутую дверь сарая, — Воровка! Уже второй раз ко мне в хлев забирается, нахлебница бесстыжая! Кто такая знать не знаю и не собираюсь. У меня тут не благотворительный фонд помощи малоимущим и обездоленным. Сам понимаешь. Поэтому делай свою работу и больше занимайся наведением порядка в своём ущербном городишке, а не брюхо пивом с утра до вечера набивай.
Улыбка вмиг испарилась с миловидного лица старичка, которое украшали усы с забавными завитушками, а на лысой голове покоилась почетная бескозырка.
Обиделся, папаша, но я честно не хотел язвить. Просто уже в край всё достало! Достала моя грёбанная, однотипная жизнь без надежды на лучшие изменения.
