В час пополуночи, когда в Сосновке умер старый священник, когда его истонченная страданиями душа покинула изможденное тело и отправилась в путь всея земли, на верхушке кривой сосны проснулся задремавший, было, ветер. Он встрепенулся и что есть сил дунул в сторону гнилого болота. Торопливо взлохматив на ходу шапку березовой рощи, он ухнул в дупле вздыбившегося могучей кроной старого дуба и, вспугнув серого филина, влетел под большую болотную корягу. Черная полусгнившая древесная масса шевельнулась, крякнула и слегка повернулась набок, всколыхнув покой вековой бездонной трясины. Зашевелились дремучие мхи, болото глухо заворчало, и возмущенные метановые пузыри снизу вверх пробуравили ее плоть, разогнав на поверхности сотней торопливых кругов зелено-бурую ряску. Именно в этот миг и проснулся ленивый лесной дед – леший. От долгого сна он совсем высох и превратился в корявый еловый сучок, затерявшийся в ставшем теперь не по размеру большим, запахнутом навыворот, кафтане. Правый лапоток, надетый по обычаю на левую ногу, свободно колыхался и щекотал безпомощные пальцы стопы. Леший раздраженно поежился, двинул треугольным ухом и прислушался к суетливому болотному бульканью. «Цыц, – сердито рявкнул он, что бы упорядочить суматошные ночные голоса, – не все сразу!» Волнение послушно улеглось, и суетливый отголосок ветра тут же сообщил последнюю новость. Леший резко двинул еловыми ножками, так что синяя его кровь встрепенулась и резво заструилась по набирающим силу жилам. Все члены его ожили, наполнились энергией и объемом. Через несколько мгновений он уже стал живым и полнотелым, таким, как был прежде, до своего глупого и безсрочного сна. «Наконец-то, – двинул он закипевшим жизнью телом, – пришло наше время. Пора!» Он оттолкнулся ногами от спрессованного торфяного дна, разом выскочил прочь из болота и, легко пролетев метров пятьдесят по воздуху, угодил прямо в крону приземистой ели. «Ну, вот, – удовлетворенно прошептал леший, – довольно быть водяным пузырем. Леший я, еловый, плоть от плоти лесной!» Он спрыгнул вниз и гигантскими скачками понесся сквозь лесную чащу. Мчался он, не разбирая дороги, как стадо обезумевших лосей, и лес испуганно хрустел, словно засохший пирог, который неумело разрезают тупым столовым ножом…
Проскочив сосновый бор, уродливую проплешину вырубки и умирающее озеро, леший замер подле огромного замшелого валуна, на три четверти ушедшего в землю. «Кажись здесь», – прошептал он и уперся руками в могучую грудь камня. От его напряженных усилий в воздухе повис сухой треск, будто стайка невидимых молний коротко и зло рассекала вокруг пространство. Камень задрожал и медленно двинулся, а земля вокруг него ожила и с недобрым бурчанием зашевелилась. Через минуту все было кончено, и леший нырнул в разом открывшейся в земле черный провал. «Шел, нашел, потерял», – ворчал он и шарил в темноте руками. Лесную бабу он обнаружил прямо у себя под ногами. Не сразу и понял, что небольшой берестяной свиток – это именно и есть она, крючконосая старуха. «Эка тебя скочевряжило», – обезкуражено пожал он плечами и прошептал первую часть магической формулы:
– Мы часть той силы, что вечно хочет зла…
– И вечно его творит, – едва различимо донеслось из глубины берестяного свитка.
Но леший, даром, что корноухий, сумел расслышать и разобрать.
– Сейчас оклемаешься, – успокоительно прогундосил он, отряхивая свиток от налипших земляных комочков, – время к тому располагает. Наше сейчас время.
Он вырвал несколько волосинок с острой макушки уха, прошептал какие-то заветные колдовские слова… но ничего, ровным счетом, не произошло, разве что краешек берестяного свитка чуть шевельнулся.
– Не желаешь просыпаться? – сердито ухнул леший, – Не стыдно тебе? Кто за нас работать будет? Все на свете проспали!
Он принялся хлопать в ладоши, топать ногами и крутиться вокруг себя, однако свернувшаяся в берестяную трубочку лесная баба никак не желала оживать.
– Эка незадача, – леший растерянно почесал плешивый затылок, потом протянул вверх руку и достал вдруг невесть откуда появившийся мешок с лямками.
– Ну, ладно, мы тебя покудова в котомку, – пробурчал он тихо, сунул берестяной свиток в мешок и закинул тот за плечи, – а сейчас пора, время дорого…
И опять под натиском его стремительного движения трещал лес, тряслись и осыпались зеленой хвоей ели и сосны, а звери забивались поглубже в норы и испуганно замирали… Лишь на околице деревни Сосновка леший замедлил свой сумасшедший бег и приостановился.
– Значит помер ваш поп Ляксей? – торжествующе проблеял он. – Теперь держись, худосочное племя!
– Ась? – донесся из торбы слабенький голосок.
– Вот-вот, говорю же, наше время приспело – помер здешний поп, никто нам сегодня мешать не будет! – леший зашелся в булькающем смехе. Потом вдруг напрягся, раздул ноздри и засвистал, да так по-богатырски залихватски, что у живущей на краю деревни бабки Аксиньи повалился забор, а колодезный журавель, взмахнул ведром, да и закрутился шумной каруселью вокруг своей оси, пока, вовсе скрутившись, не упал в луковую гряду.
– Ась? Чевой ты? – испуганно выпростала голову из торбы лесная баба. – Нешто тише нельзя?
– А чего нам теперь бояться? – загоготал леший, перекрывая разноголосое бреханье деревенских собак. – Теперь мы все можем!
С этими словами он разбежался и с силой влепил свое тело в угол пятистенка бабки Аксиньи. Дом вздрогнул и клацнул оторвавшимися на миг друг от дружки венцами бревен. Зазвенели стекла, густо посыпалась сверху мшистая труха, а внутри дома зажегся свет. Леший приник к окну и взглянул в прореху меж занавесками. Он увидел, как старая хозяйка, озираясь по сторонам и мелко крестясь, семенит куда-то в угол. Там, у теплившейся лампадки, она на мгновение замерла, потом встала на персточки и отдернула ситцевую шторку. Почувствовав опасность, леший отпрянул от окна, но луч необыкновенного, обжигающего света, вырвавшийся из чего-то, скрытого досель за шторкой, настиг его, ужалил и подбросил высоко в воздух. Леший заверещал, как подбитая палкой крыса, грохнулся оземь и ужом пополз в сторону дороги.
– Чур меня, чур меня! – хрипел он.
– Чевой ты гундосишь, болезный? – жалостливо спросила выглядывающая из торбы, более похожая на плоский блин, маленькая головка лесной бабы. – Нешто на тебя ладаном покурили?
– Цыц, нечисть лесная, – леший поднялся и как мокрый пес встряхнулся всем телом, – то, что я видел, тебе бы век не видеть. Жуть просто.
– Не повезло тебе, а говорил: «поп помер, все теперь можно», – сникла баба и опять начала кукситься, оборачиваясь куском бересты.
– Да не трусь, старая, – леший приосанился, пытаясь придать себе бодрости, – не все же, чуть что, к иконам полезут, небось, без попа живого про то позабудут? Ладно, надо в город двигать, там для нас поболее простора будет. Есть, где развернуться.
