27 апреля 1682 года, как и все предыдущие дни, начался в Стрелецкой слободе с голосов баб, детского плача и криков домашней птицы. На службу уходили одни, с ночного дозора возвращались другие, стрельцы третьи озабочивались предстоящими делами по дому. Все было привычно и обыденно.
В избе Пахома Коробкова в тот час стояла тишина. Глава семейства пересчитывал разноцветные кругляши размером с пятак. Его жена Марфа аккуратно снимала такие же штуковины, нанизанные на веревку.
Стрельцы давно приспособились добывать приработок через торговлю, ремесла и подсобное хозяйство. Пахома к пуговичному делу приспособила жена. После замужества обычная пряха начала проявлять сообразительность во всем и жадность ко всему, что приносило в дом лишнюю копейку. В обиход прочно входили застежки на пуговицах. Только не все могли себе такое позволить. Медные, а иногда и серебряные изделия стоили больших денег. Марфа придумала делать пуговицы из дерева, точнее из корней деревьев, не всех подряд, а некоторых хвойных пород.
Вокруг Москвы расчищались площади под строительство и посевы, вырубались деревья и найти исходный материал не составляло труда. Добытые с помощью лопаты, топора и пилы обрубки от корневых побегов, сначала мыли, потом каждую заготовку Марфа обматывала тряпицей, пропитанной особым составом. Заготовку вывешивали на чердаке и оставляли там на целый год. Жердей для подвесок насчитывалось двенадцать, по числу месяцев в году. Снимали одни и тут же на их место вешали новые. За год сушки Марфиным способом заготовка не давала трещин, становилась легкой и звенела. Ее распиливали на части по толщине пуговицы. Потом обрабатывали ножом и буравили два отверстия для ниток. На завершающем этапе почти готовую пуговицу опускали в кипящее масло особого состава, известного только Марфе. Для придания пуговицам цвета в масло добавляли либо сок свеклы, либо отвар луковичной шелухи. Пуговицы выходили темного цвета с отливом. По качеству надежные, хоть бей молотком: ни трещин, ни сколов, ни царапин.
Каждые десять дней Пахом и Марфа отвозили готовый товар купцу Еремееву на Охотный ряд. Тот сразу рассчитывался деньгами. Неоднократно просил продать рецепт пропитки, предлагал большие деньги, но Марфа не соглашалась. Мудрая женщина знала, что деньги уйдут быстро, а рецепт позволит зарабатывать их и дальше. Пахом закончил пересчет кругляшей, достал амбарную книгу и сделал запись.
Грамотность в семье Коробковых была по важности второй после православной веры.
Проснулись дети: два мальчика и девчушка. Старшему двенадцать годов, младшему семь, девочка совсем еще кроха. Уже самостоятельные, сами себя обиходили и расселись за столом на лавки. Марфа подала тарелку с кашей одну на всех, выдала по ломтю хлеба и налила каждому гороховый кисель.
До поездки к купцу Еремееву оставалось время. Пахом со старшим сыном отправились ремонтировать уличную печь. Скоро придут теплые дни и еду надобно готовить на улице, порядок, установленный государем. Марфа принялась за стирку, а младших усадила за стол повторять молитву. Прошел час, дети почувствовали свободу, взялись за игры, а родители поехали по делам в Охотный ряд.
Аккурат в тот момент, когда купец Еремеев передал в руки Пахома причитающиеся деньги, раздался голос «Вестника» – кремлевского колокола. Вся толпа с ярмарки устремилась к Боровицким воротам. Уже по ходу выяснилось, что царь Федор Алексеевич на двадцать втором году жизни завершил свой земной путь. Смерть неожиданная и посему странная. Все знали, что государь был слабого здоровья, но признаков смертельного недуга у него не обнаруживалось.
Теперь дела обстояли так. У царя Алексея Михайлович (Тишайшего) от двух жен родилось шестнадцать детей. Семеро умерли во младенчестве. Из девяти выживших наследников мужеского пола оставалось трое: Федор и Иван от Марии Милославской и Петр от Натальи Нарышкиной. После смерти Федора на престол могли ступить Иван или Петр. Одному пятнадцать лет, другому десять.
Пахом вместе с толпой двинулся к царским палатам. Марфе велел оставаться на месте. Народ ждал, кого объявят государем. Прошло время, на крыльцо вышел патриарх Иоаким и выкрикнул одно слово «Кого?». Народ ответил одним выдохом «Петра». Все знали, что Иван от рождения слаб умом. Патриарх удалился.
Пахом не очень понимал в делах кремлевских, но хорошо знал, что стоящий за Иваном род Милославских, просто так, за здорово живешь, власть Нарышкиным не отдадут.
Жене Пахом по дороге домой поведал все, что слышал за время своего похода к царским палатам. Потом опять перешли на дела семейные. Марфа пожаловалась, что Тихон быстро растет и к холодам ему потребуются новые полусапожки, прежние будет донашивать Васятка. Пожаловалась, что заканчивается соль, а впереди заготовительные хлопоты, нужно урожай переработать.
К теме нового царя вернулись в Слободе. Пахома позвали на разговор в Приказную избу. Все уже знали, что народ выкрикнул Петра. Говорили о поборах, чинимых начальниками стрельцов. Это не было секретом. Сам Пахом отдавал часть выручки за пуговицы полковнику. Потихоньку обсуждение вылилось в список прошений со стороны стрельцов к новому царю.
Вообще, к концу XVII века численность этих служивых достигла пятидесяти тысяч. По всей территории Московии, прежде всего в крупных городах, находились Приказы стрельцов. Так именовались подразделения, достигающие по численности до несколько сотен в каждом.
Приказ, куда входил Пахом, насчитывал триста шестьдесят восемь служивых. В избе собралось сорок семь человек. Полковник Салтыков на таких сборах никогда не присутствовал, считал ниже собственного достоинства.
Перед собравшимися встал всеми уважаемый стрелец по имени Севастьян:
– Братушки! Подведем итоги нашим разговорам. Получается, живем без войны, а все одно будто на войне. То разбойников отлавливаем, то в городе дозор несем. Покой и бояр, и простолюдинов охраняем. А что мы с этого имеем? Малую деньгу, которую и платят-то через пень колоду. Имеем издевку полковников. Поднимите руки, у кого хозяйство справное.
Над сидящими нехотя вытянулось около десяти рук. Не каждый желал признаваться в достатке.
– Теперь поднимите руки, кто из вас платит Салтыкову.
Моментально взвился лес рук присутствующих.
– Вот я и спрашиваю, – продолжал Севастьян, – доколи?
– Доколи чего? – выкрикнули с места.
– Доколи будем терпеть нищую деньгу от государя и поборы полковников? – ответил Севастьян.
– Что предлагаешь? – опять выкрикнули из толпы.
– Идти ко двору и просить выплат, а нашему полковнику наказания.
– Правильно! – поддержали из толпы.
– Пусть другого назначат, – сказал Севастьян.
