В лучах восходящего солнца вспыхнул небосвод и позолотились вершины холмов, окружающих долину. Пастух, гнавший стадо на водопой, поглядел вдаль, туда, где из тумана проступили дома и сады Башни Шаршона, и вздохнул. С древних времен стояло тут маленькое военное поселение, нынче гордо именуемое Кесарией по воле Ирода Великого и на радость римскому правителю. С тех пор, как язычники, пришедшие из-за моря, владычествуют над Иудеей, Кесария строится, богатеет, пирует и манит нестойкую молодежь нечестивыми чужеземными зрелищами.
Поодаль виднелся какой-то темный бугорок, овцы с блеянием обходили его, как поток обтекает валун. Пастух подошел поближе – посмотреть, что это такое, и замер – на пыльной каменистой дороге, что вела в город, ничком лежала женщина. Пышные волосы ее были мокры от крови, камень, пробивший голову, валялся рядом. Пастух наклонился, потрогал ее за плечо, перевернул на спину, попытался нащупать жилу на шее, чтобы почувствовать ток крови. Ему показалось, что он ощущает под пальцами слабые толчки и чувствует еле заметное дыхание – значит, она еще жива. Он не ошибся – ответом ему был чуть слышный стон. Пастух выпрямился и знаками подозвал подпаска. Мальчик резво подбежал и испуганно уставился на раненую. «А ну-ка, – строго сказал ему старший, – нечего попусту глазеть, быстро неси сюда жерди и шкуры». Мальчишка со всех ног пустился выполнять приказание.
Из жердей и шкур пастухи соорудили носилки, положили на них тихонько стонущую женщину и торопливо, насколько могли, направились к колодцу, у которого уже сгрудилось стадо. «Напои овец, а я попытаюсь ей помочь», – приказал старший и начал осторожными, ласковыми движениями смачивать рану на ее голове настоем трав, который всегда носил с собой. Потом взял кусок белой холстины, обтер ее испачканное лицо, поднес к иссохшим губам плошку с водой. Она застонала громче, сделала несколько судорожных глотков и приоткрыла глаза. Пастух пристально вгляделся в ее лицо и вдруг, чуть вздрогнув, отпрянул, будто что-то поразило его. Мальчик заметил это, подошел поближе, заглянул в лицо раненой.
– Молодая совсем, – сказал он, покачивая головой. – Красивая! Кто ж это ее так?
– Не нашего ума дело, – отвечал старший. – Может быть, она сама споткнулась ночью на дороге, и ударилась о камень.
– Скажешь тоже, – возразил младший, – если бы она сама споткнулась, рана была бы спереди или сбоку. А ее ударили в затылок. Кто-то,видать, ее подстерег и напал сзади, разбил голову. А почему ты так странно на нее смотришь, будто знаешь ее?
– Я вижу, – с деланной строгостью сказал старший пастух, – что это ты очень много знаешь. И как человек падает, и кто как на кого смотрит. А знать ты должен пока что совсем другую науку – как следить за овцами, чтобы они были сыты, вовремя напоены и здоровы.
Подпасок слегка обиделся и отошел в сторону, а пастух продолжал обихаживать женщину. Та закрыла глаза, бессильно откинулась на носилках и вновь впала в беспамятство.
* * *
Мерула, пыхтя и отдуваясь, шагал по шумным припортовым улочкам Кесарии. Он спешил навстречу торговому судну, груженному его товаром – тканями и иберийским вином. Надо было проследить за выгрузкой, рассчитаться с капитаном, отправить товар на склад. Торговля требует придирчивого хозяйского догляда. Чуть ослабишь хватку – потеряешь прибыль и навлечешь на себя неудовольствие патрона. Не желая опоздать, Мерула торопился, бесцеремонно толкал прохожих, бил по рукам лавочников, норовящих схватить римлянина за одежду и затащить в свою лавчонку, набитую жалким хламом. Солнце пекло так, будто сам лучезарный Феб, прогневавшись на смертных, пожелал изжарить их живьем. Да и сам Мерула за последние несколько лет, проведенных в беспечной праздничной Кесарии, потолстел, обзавелся сытым брюшком, потяжелел в шаге, утратил резвость – потому-то и стало трудно ходить, особенно под беспощадным солнцем Иудеи.
Ну вот, наконец, и порт. Внутреннее море сегодня спокойно, ласково лижет бока онерарий. Их паруса мирно свернуты, округлые корпуса покачиваются на волнах. Мерула одобрительно хмыкнул, вспомнив об иудейском царе Ироде, построившем здесь этот город с отличным портом, с гаванью, защищенной от ветров и штормов могучими молами из римского бетона с добавлением пуццолана. Да и жизнь в Кесарии устроена по римскому обычаю – здесь есть и с кем вести дела, ис кем отдохнуть от дел.
Мерула стоял, напряженно вглядываясь в морской простор и ища глазами свою «Диану-охотницу», как вдруг звуки бубна позади отвлекли на минуту его внимание. Он оглянулся – на небольшой площадке, окруженной коробами с зерном, еще не снесенными в амбары, собралась небольшая толпа – рабочие, ремесленники, портовые грузчики. В середине толпы, под одобрительные крики разношерстного люда плясала какая-то бродяжка – тяжелая грива нескромно распущенных волос окутывала ее плечи, тонкие руки в дешевых браслетах извивались, как змеи. Мерула с досадой отвернулся – монотонные звуки бубна тяжко отдавались в голове, шум и гогот раздражали, жара донимала.
Но вот, наконец, красавица«Диана – охотница» подходит к причалу. Паруса на обеих мачтах свернуты, умелые гребцы на корме плавно маневрируют между другими судами, суетятся матросы на палубе. Мерула в радостном предвкушении потер руки. Нет, не тюки с дорогими тканями, не амфоры с вином заставляли учащенно биться его сердце. На тканях и вине настоящих барышей не сделаешь, хорошую цену не возьмешь – слишком много конкурентов. Те, кто с избытком набьет его кошель полновесным тяжелым серебром, сидят сейчас в трюме, надежно спрятанные от случайных взглядов. Капитан знает, как провезти их так, чтобы они не пострадали в долгом плавании от болезней, недоедания и жажды, ведь на больных и истощенных ничего не заработаешь. За годы жизни в Кесарии Мерула приобрел многих влиятельных покровителей, и не только среди граждан Рима, но и среди иудеев, и сейчас, любуясь горделивым ходом «Дианы-охотницы», прикидывал, как он распорядится живым товаром, спрятанным до поры в ее трюме.
Пока шла разгрузка судна, пока Мерула улаживал дела с капитаном, день перевалил за середину, солнце склонилось к закату. Небольшую партию юных рабов – человек пятнадцать – выгрузили на берег. Мерула оглядел их быстрым взглядом, приценился. Большинству, пожалуй, не было и 12 лет, все выглядели неважно – устали, испуганы, заплаканы. Мерула не стал задавать капитану никаких вопросов – он и так знал, как они попали на «Диану-охотницу». Кого-то украли в пустынном месте, кого-то выкупили у пиратов, промышлявших у берегов Внутреннего моря, а кого-то продали их собственные обнищавшие родители. Что бы ни привело их в темный трюм «Дианы-охотницы», Меруле было их не жаль – такова, стало быть, воля Децимы, великой Парки, и изменить ее смертному не по силам.
