У Култышкиных в огороде выросли хорошие подсолнухи. Увесистые жёлтые шляпы, склонившись к земле, дразнили и манили меня. Я сидел на крыше нашей избушки, глядел на подсолнухи, а в голове невольно созревал план.
«До талины можно пройти открыто – это ещё наш огород. От талины до тополей проскочить согнувшись. Там ложбина. Если немножко пригнуться, никто не заметит. Это огород бабы Вари. Там хоть и нет подсолнухов, а опасаться её надо: она и за поломанную картофельную ботву наподдавать может. От тополей – ползком до канавы, а дальше уже проще: там до подсолнухов по борозде запросто добраться можно… Но во весь рост вставать нельзя: подсолнухи редкие, а Култышкины как раз крышу ремонтируют, могут заметить. Значит, нужен ножик, чтобы резать у корня, а уж потом, лёжа, отрезать шляпку. Штуки четыре сорву, и хватит. Подсолнухи-то вон какие здоровые. Тут же, в канаве, и вышелушу, чтобы далеко лишнюю тяжесть не таскать… В карманы не войдёт, фуражку надо взять, в неё много входит… А подсолнухи – что надо! Даже лучше, чем у Захаровых!»
И чем больше думал я о подсолнухах, тем сильнее разгоралось желание добраться до них. Терпеть дальше стало просто невозможно.
«Вот пойду искупаюсь и полезу. Нет, искупаюсь лучше потом, из огорода сразу же на речку. Канавой – до клуба, а там в Горобцов переулок и к пеньку…»
План был составлен. Я спрыгнул с крыши, вооружился обломком перочинного ножа и вразвалочку, не поворачивая головы, но косясь на подсолнухи и напрягшись внутренне, зашагал вдоль своего огорода.
Култышкины, беззлобно переругиваясь, ремонтировали обвалившуюся крышу дома. Я полз по борозде. Вот и подсолнух, но на нём ещё жёлтые листочки есть. Не созрел, надо чуть дальше… А вот этот хороший!..
Устроившись поудобнее, я начал перепиливать стебель. Оказалось, что у корня он жёсткий, как палка. Я даже вспотел, а подсолнух всё не поддавался. Тогда я попробовал сломать его, но подсолнух лишь «покачал головой», словно подсмеиваясь.
Я отдохнул, вытер пот рукавом и с прежним упорством начал пилить и раскачивать подсолнух. «На четыре штуки, наверное, и силы не хватит, – засомневался я. – Сорву парочку, и всё».
Дядя Петя Култышкин был на крыше, а тётя Соня подавала ему доски. Пока он стучал молотком, тётя Соня наблюдала. Наблюдать-то особо было нечего, поэтому она стала смотреть на огород и вдруг заметила, что один подсолнух почему-то качается.
– Петя, это чой-то за чудо: подсолнух у нас качается!
Дядя Петя перестал колотить молотком и тоже глянул в огород. Я понял, что назревает провал моей операции, перестал раскачивать подсолнух и затаился.
– Это в глазах у тебя, наверное, качается. Всё на месте, как стояло, так и стоит, – скороговоркой выпалил дядя Петя.
– Да нет, я же видела… Вот только сейчас качался! Вон тот, который дальний, у борозды.
Дядя Петя приложил руку к глазам, заслонясь от солнца, и закричал:
– Так ведь там кто-то лежит! Вон, прямо под подсолнухом, в картошке! Ну-ка беги, лови его!
В животе у меня похолодело. Я мог вскочить и дать дёру, но тогда меня бы узнали и, конечно же, нажаловались матери, и я пополз, извиваясь ящерицей, между кустов картошки, подальше от подсолнухов. Тётя Соня подбежала к тому месту, где я только что лежал, и, запыхавшись, удивлённо завертела головой.
– Никого тут нету!
– Вон, вон он ползёт, влево, держи его! Куда ты попёрлась, держи левее!
– Чо?
– Куда тебя чёрт несёт? Я ей кричу влево, а она вправо бежит. Левее бери, говорю!
Пока шла эта корректировка, я полз сначала прямо, затем круто свернул вправо, полагая, что согласно указаниям дяди Пети тётя Соня будет искать меня с левой стороны. Ботва у картошки была высокая, и тётя Соня не могла заметить меня, а вот дяде Пете с крыши были хорошо видны все мои перемещения.
Тётя Соня кинулась влево.
– Не туда, не туда, дальше и правее держи! – кричит дядя Петя.
