1. Глава 1
Пощечина была мне и ответом, и объяснением, и разъяснением для особо недоразвитых особ, каким именно образом в списке на зачисление в институт с моими баллами стояло имя моего сводного брата, дважды провалившего единый государственный экзамен. В этом году он превзошел сам себя – двадцать девять баллов по сумме трех дисциплин против двенадцати в прошлом году. Конечно, мои двести девяносто гораздо лучше выглядят, поэтому почему бы не присвоить?
Я жила в маленьком провинциальном городке, в котором был лишь один гуманитарный институт и одна пту-шка, куда поступать Мирослав считал ниже своего расфуфыренного достоинства, в чем мой отчим и его кровный отец всегда поддерживал. «Нечего бабе вышку получать!» – часто повторял он, но я до последнего надеялась на мировую справедливость. Ровно до тех пор, пока не узнала, что жиртрест-ректор – собутыльник моего «папаши», и с его связями в нашем местечковом филиале министерства образования поменять результаты – раз плюнуть!
Впрочем, даже после этого я попыталась дернуться и накатать заяву в полицию. Парочка собутыльников нашлась и там. А еще мне достаточно четко пояснили, что дела самоубийц навсегда остаются висяками. Да, сейчас я сидела в СИЗО за клевету в ожидании, когда за мной явится «несчастный мужчина, который вынужден привечать сиротку-шлюху, доставшуюся от первого брака гулящей жены».
Но все не так плохо – в этот раз меня почти не били. Некоторых «стражей порядка» я знала не понаслышке, будучи знакомой с ними на гражданке. Если бы я знала, что эти мрази носят погоны, ни за что на свете не пришла бы в участок. Чего мне стоило потерпеть еще три с половиной месяца до восемнадцати лет? Декабрь не за горами! Не зря же мое имя Декабрина!
– Малолетняя тварь, – пробурчал отчим. Мою клетку еще не открыли, но я уже могла увидеть поддатого отчима в просторно стоящие друг от друга прутья. Часто недоедая, я могла легко, словно женщина-кошка, протиснуться сквозь них. Но не сделала этого. У меня не было плана Б, а план А, заключающийся в переезде в студенческую общагу, отдан на растерзание Мирославу. – Как ты меня заколебала.
Я тяжелым камнем под названием «орган опеки» висела на его шее и даже не приносила никаких выплат. Зато была невероятно полезна в качестве домашней прислуги особенно в зимнее время, когда градусник лопался от зашкаливающего минуса за окном десятого этажа, откуда меня не раз и не два обещали скинуть.
– На выход! – сухо объявил престарелый охранник, которого совершенно не интересовало мое состояние, и отворил камеру.
Резко встав, я охнула от боли в ребрах. Сегодня меня ударили только два раза. Как раз в грудь и в бок, чтобы поменьше следов оставлять. Как мне перетерпеть еще три с половиной месяца? Сбежать не получится – меня поставили на учет в детскую комнату за алкоголизм и бандитизм. В квартире была только одна комната и в ней постоянно зависают алкаши, за нерасторопность обслуживания которых мое тело цветет ярким желто-фиолетовым цветом от побоев.
Отчим сегодня был скуп на слова, и во второй раз я услышала его слова в автобусе, когда к нам подошел кондуктор. Его тихое «заплати» ужасом растеклось по венам. Денег у меня, естественно, не было. Бравые стражи порядка отобрали все, а если нас вышвырнут из автобуса, мне снова прилетит. Ехать нам еще далеко, примерно четыре или пять остановок. Неудивительно, что он был так зол, когда я попала в СИЗО.
– Платите, либо выходите немедленно! – кондукторша была неумолима, и даже водителя предупредила, чтобы не закрывал двери. На нас (почему-то только на меня) неодобрительно поглядывали другие пассажиры за бестолковую трату их времени. А почему я должна платить, если копейки мне доступны только те, которые я заработала поломойкой? Из-за моего внешнего вида меня даже промоутером на улицу не берут!
На свой страх и риск я вышла из автобуса, и на ступеньках меня поджидал сюрпрайз – отчим пнул в спину, и я грохнулась лицом в асфальт, саданув щеку. В такие моменты я всегда мысленно давала себе подзатыльник и напоминала, что до восемнадцатилетия осталось совсем чуть-чуть, потому что ни одна скотина не нахамила отчиму и не помогла мне. Все, просто все отвернули зажратые морды в другую сторону. В любую. Только бы не видеть меня.
Я молчала, я терпела, я выслушивала, какая я неблагодарная тварь, которая ничего не делает, чтобы отплатить за доброту несчастному мущинке. Убила бы, если бы не страх, что в детдоме будет хуже. Мирославу уже двадцать четыре, и опека надо мной вместе с квартирой перейдет к нему по наследству. Он, в отличие от отчима, не алкаш, но… он еще хуже. Только лицемерие перед отцом защищает меня уже от его нападок. Именно он встретил меня душем из бутылки с дешевым пойлом.
– Охренел? – тупо прошепелявил отчим. Если и было что хорошее в его жизни, так это бутылка.
– Звонили из опеки, – пожал плечами Мирослав и с долей меланхолии в голосе пояснил, – скоро придут с проверкой. – Ты же не хочешь, чтобы тебя, па, забрали из-за этой конченой?
Полагаю, результат проверки будет тот же, что и в прошлый раз: «Я пытаюсь, но вы же видите, какая мне шваль досталась? Посмотрите на моего сына. Он нормальный. Если бы я был плохим отцом, Мирослав тоже был бы таким, как она. Вы должны быть мне благодарны, что я сам ее обеспечиваю, а не вы».
Мирослав да, он действительно был нормальным. Он подрабатывал на бензоколонке и тырил кошельки на базаре у нерасторопных прохожих. Обычно так он собирал за месяц от десяти до пятнадцати тысяч и не зависел от отцовской пенсии за выслугу лет в местном участке. По нашему городу десять тысяч – это крупная сумма.
До второго замужества мы с мамой жили на семь тысяч в месяц, и мама… мама просто хотела как лучше. Она легла под блатного, чтобы хоть немного улучшить мою жизнь и помочь встать на ноги, а потом в один прекрасный день просто вышла в окно квартиры на десятом этаже.
– И тебе хорошего дня, – прошептала я, смахивая теплую вонючую воду с лица. До прихода сотрудника опеки мне не избавиться от запаха. Если счетчик воды увеличится хоть на деление, то мне кранты. Сбежать в библиотеку – то единственное место, где ко мне относятся как к человеку, мне не дадут. Я ведь должна подтвердить свой статус отребья и полного ничтожества.
А ведь в СИЗО было еще не так плохо… Не знаю, что меня укусило, раз пришлось давить в себе слезы. Разве я не выплакала все? Я поспешила уйти в «свою комнату» однушки, которую нормальные люди называют балконом. Незастекленным балконом, продуваемым всеми ветрами. А матрас, подушку и одеяло мне заменял старый отчимовский бушлат с меховой подкладкой. Его как раз хватало, чтобы низенькой худенькой мне завернуться и не помереть от холода. И в минус тридцать меня не пускали спать даже в коридор.
