Федька всегда любил лес. Сколько себя помнил – столько и любил. Лес у них начинался сразу за деревенской околицей, но это был еще не настоящий лес, а так…. Настоящий лес был дальше. Он часто ходил в тот лес с бабушкой Аленой. По ягоды. За земляникой, к примеру. Бабушка Алена собирала землянику только в своих заветных местах, которых у неё было превеликое множество. Она никогда не собирала ягод при народе: на опушках лесных, возле дорог. Никогда.
– Чего здесь сбирать? – махала бабушка сухонькой ручкой. – Маета одна да смех. Это разве ягоды? Вот в заветном местечке моем….
И действительно, в месте заветном, куда они подолгу пробирались еле заметными лесными тропками, ягод было прямо-таки полнейшее изобилие. Стоит только за первой нагнуться, а другие уж со всех сторон сияют алыми каплями, разбросанными вперемежку с бело-желтыми цветами и блестками росы на изумрудном ковре лесного разнотравья. Красота! И никому, кроме внука, бабушка этих мест заветных не открывала – только ему одному. Однажды Федя просил взять по ягоды дружка своего закадычного – Петьку Полбина, но бабушка наотрез отказала да еще так строго пригрозила пальцем, что Федька о подобной просьбе потом и заикнуться боялся. А сегодня они опять с бабушкой в тот настоящий лес пришли. Опять на место заветное.
Когда они добрались до нужной полянки, солнышко уж прошло почти треть пути от сосновых макушек до самой середины неба, и лесная прохлада стала проворно прятаться в болотистых низинках да под густой сенью плотных еловых лап. Еще немного и в лесу станет жарко. Вместе с жарой явятся злые слепни с надоедливыми мухами, но это будет потом. И усталость потом придет, а пока душа Феди прямо-таки пела от предвкушения встречи с душистым лесным волшебством. Вот она – полянка на берегу игривого ручейка с водой удивительной прозрачности в прекрасном обрамлении сочной зелени. Вот она красавица! Федя осмотрелся вокруг, радуясь лесному великолепию, глубоко вздохнул, и уж, было, нагнулся за первой ягодой, но тут кто-то больно толкнул его в бок.
Федька растерялся, часто завертел головой по сторонам, словно испуганный филин и от второго ощутимого тычка под ребра – проснулся. Всё вокруг него было в каком-то смрадном грязно-желтом тумане и всё шевелилось. Кругом кашляли, сопели, сморкались, бубнили себе под нос проклятья и поднимались люди. А кто-то, словно заведенный, громко кричал одно и то же:
– Подъем! Давай, давай, давай! Подъем! Давай….
Федя резко мотнул головой, стряхивая остатки счастливого сна, и стал торопливо обуваться. Он плотно намотал на ноги портянки, надел ботинки, и стал крутить обмотки. В строй Федька прибежал последним. Феде очень не повезло с ботинками. Когда они прибыли в лагерь формирования и стали одеваться в военное, то ботинки Федьке достались чуть-чуть тесноватые. Ему бы сразу об этом командиру сказать, но он чего-то постеснялся, уж, больно, тот командир строгим был. Вот и пришлось из-за строгости командирской страдать Феде ногами. Думал – разносятся ботинки. Дней десять в лагере терпел, и вчера, пока они час от станции к полку пешим строем шли. Особенно тяжко вчера было. Как вышли они из теплого вагона на декабрьский мороз (а с вчерашнего дня мороз, даже для декабря, на редкость крепким случился), так ноги у Федьки сразу и «задубели». Последние километры по ночной дороге он, вообще, стиснув зубы да постоянно морщась от боли шел. Морщился и мать вспоминал.
В тот день, когда его отправляли на войну, ударил первый ноябрьский морозец. Не особо крепко ударил, но лужи на улице льдом затянуло. Мать, как лужи ледяные увидела, так сразу стала заставлять Федю валенки надеть. Да только он ей не поддался. Не маленький уже, чтоб при первом морозце ноги в валенки совать. В солдаты ведь он шел. Наотрез отказывался Федор, а мать никак униматься не хотела.
– Возьми валенки, Феденька, возьми, – шептала она. – Потеплее тебе в них будет. Потеплее.
И даже на станции, где призывников ждали вагоны-теплушки, мать опять с этими валенками лезла. Сперва Федька терпел, а как услышал за спиной голос известного деревенского насмешника Витьки Пушка, так даже немного на мать рассердился.
– Смотрите, – ржал сзади Пушок, – Федька-то, хочет валенками фашистов бить. Он так и командирам скажет: не нужен мне ваш пулемет, меня маманя валенками обеспечила. Маманя лучше вас понимает, чем немцев лупить надо. Ха-ха-ха!
И оттолкнул Федя после таких обидных слов мать. Пусть легонько, но оттолкнул. Мать отступила назад, запнулась обо что-то ногой, взмахнула руками и выронила валенки на мерзлую землю. Пока она их поднимала, на перроне посадочная суматоха началась, какой-то сердитый военный ухватил Федьку за рукав и потащил к поезду. Федя и опомниться не успел, как оказался в дальнем углу вагона. Он попробовал к двери пробраться, да где там…. Не пустили его. И лишь когда вагон резко тронулся, когда тряхнуло их всех весьма ощутимо, получилось в той суматохе у Федьки к двери пробраться. Выглянул он, и увидел среди орущей толпы свою мать, крепко прижимающую к груди его черные подшитые валенки.
– Вот бы их сейчас на ноги, – тяжко вздохнув, подумал Федя, занимая свое место в строю.
На улице было совсем темно, да еще легкая метель чуть занялась. И пока на деревенской площади не разожгли костер, то вообще ничего разобрать было нельзя. При свете же костра стали бегать вдоль строя встревоженные командиры, и один из них вдруг подбежал к Федьке. Подбежал, глянул на Федины ботинки и заорал во всё свое луженое горло.
– Старшина!!!
Подошел старшина, и очень строго осмотрев Федора с головы до ног, нахмурил густые сивые брови да сердито взыграл желваками, шевеля седую щетину на впалых щеках.
– Дай ему валенки, – кратко приказал командир, указывая пальцем на Федины ботинки.
– Дык, – недоуменно развел руками старшина, – где ж я….
– Ты, чего, не понял меня?! – неожиданно резко рявкнул на старшину командир. – Он же через час ноги отморозит! А на хрена он мне без ног нужен?! На хрена?! Мать твою…!
Старшина от командирского крика как-то сразу сник, потом схватил Федьку за рукав и потащил саням, стоявшим возле крыльца соседней избы. Из соломы, которой было выстлано дно саней, старшина достал пару новых валенок, вытащил из валенок горячие камни-голыши, потом молча сунул теплую обувку Феде. Переобулся Федька здесь же – на санях. Ботинки он хотел положить в свой «сидор», но старшина ботинки с обмотками отобрал да еще выписал за что-то молодому бойцу крепкую затрещину пониже спины.
Идти в теплых валенках было сплошным удовольствием. Вдоволь натерпевшись за последние дни от тесной обувки, Федя шел и радовался. И ничего его теперь не страшило. Как стрелять из винтовки ему в лагере военном показали, а уж пешком в таких валенках он пройдет хоть тысячу километров, хоть две. Приучила его бабушка подолгу по лесным тропинкам без устали ходить. Спасибо ей душевное за это. Как же хорошо всё тогда было…. Кругом была тьма, холод да смутная серость, а Федька шел и будто видел, как идут они с бабушкой по светлому ярко-зеленому летнему лесу к трем кривым соснам – за черникой. В место заветное шагают. Долго идут, и вот бабушка велит сесть ему на поваленное дерево. Сели. Бабушка тут же достает из холщовой сумы большой кусок ржаного пирога с капустой да бутылку молока. Пирог был еще теплым и мягким, а молоко чуточку прохладным. Что это было за молоко! У молока в лесу всегда вкус особенный. Смешанный со сладостными лесными ароматами вкус. Такого вкусного молока, как в лесу, нигде не попробуешь. Обильная слюна заполонила рот Федора, а справа бредущий боец, словно прочитав Федины мысли, прохрипел.
