Женька, сегодня
За четыре часа до того, как все началось, я еще торчала в Кремле.
Пресс-конференция нудно катилась к концу. Отщелкав положенное число протокольных кадров, я терпеливо дожидалась момента, когда можно будет смыться. И, с трудом подавляя зевок, разглядывала парочку сидящих за малахитовым столом лидеров великих держав.
Пресные какие-то. То ли дело прошлый тандем на высшем уровне! Каждый саммит что-нибудь отчебучивали – успевай аккредитовываться. А эти… Напрасно потраченный день. В семь встала, к восьми поспела к Спасской башне на проверку аппаратуры. Там в три раза дольше обычного продержали, в каждый кармашек кофра залезли, саму всю прощупали, словно что-то искали. Бомбу в бюстгальтере несу! С моей грудью не то что бомба – и граната выпирать будет, никакого обыска не потребуется. То ли дело у Ленки, которая еще в школе, скрывая от мамы, что курит, под одной грудью прятала пачку «Космоса», под другой – коробок спичек. Так нет, обыскивали, ощупывали и еще хамски спросили, не забыла ли я чего.
С полдесятого на старте, с одиннадцати в полуприседе, чтобы в двенадцать двадцать несколько раз клацнуть затвором. На все адекватное в жизни всегда найдется своя порция протокола. Грустно. И еще сон этот из головы не шел, тот снова приснившийся сон, после которого всегда не хочется просыпаться. Никитка, такой до спазма в животе родной муж, берет за руку и ведет к колыбельке, а там не Димка – он рядом, а девочка. Я склоняюсь над колыбелькой и раздваиваюсь. Теперь меня две – та, что склонилась, и та, что внутри, – крохотная, долгожданная. Разделение на две половинки бытия.
Дернул же черт в пятнадцать лет запомнить, что сказала гадалка – будет у тебя муж, тебя старше, будут дети – мальчик и девочка. Только девочку тебе Господь пошлет, когда поймешь в жизни что-то главное.
Не поняла… Возраст уже не тот, чтобы этому сну сниться, да и Никита десять лет как вне моей жизни. Из всего сна в наличии только сын Димка. Остального нет, словно не было.
Об ушедшем счастье помнить нельзя. Чтобы выжить, надо забыть. Я выжила, потому что забыла. Совсем. И предавал только этот сон, после которого просыпалась с мокрыми щеками – неужели во сне люди плачут настоящими слезами?
Вот и сегодня зуммер мобильника, заведенного на шесть утра, показался спасением. Из незаслуженного рая убегать нужно не глядя. Убежала. Обычные два ведра холодной воды на себя, кофе в себя (чайник еще теплый, опять Димка всю ночь за компьютером просидел!) – и вперед! В Кремле ждать не любят. До того, что ты прилетела ночью и спала только пять часов, и тем более до твоих снов и до тебя самой никому в целом свете дела нет. Чтобы выжить, надо не жить…
Живу. Если жизнью можно назвать это протокольное бытование. Все серые стоят, оттеняя фон малахитовой роскоши Кремля. Почему при любых лидерах клерки на одно лицо? А кто это там, так похож на серую кардинальшу десятилетней давности?
– Кто это? – дернула за рукав соседа по прозвищу Джонни-толстяк, завсегдатая паркетных съемок, в паре с которым когда-то в другой жизни работала в госагентстве.
– Не узнала?
– Не поверила.
– Мадам Кураева постарела…
– Где ж она так долго была?
– Говорят, замужем, то ли в Италии, то ли в Швейцарии.
– Мелковато для ее масштабов.
– Вот и вернулась!
– Да, времена не те.
– Погоди! Такая и времена еще поменяет…
Задумавшись о российской мадам Помпадур, случайно замеченной в некогда привычном для нее кремлевском интерьере, я упустила момент, когда коллеги повернули объективы от их президента к нашему и уже вовсю стрекотали щелчками камер в его сторону. Опомнилась, лишь когда заметила в своем видоискателе, как бравый американский лидер засунул два пальца в рот, вытащил жвачку, слепил шарик и прилепил его к малахитовой столешнице тем же движением, каким, поди, всю жизнь лепил жвачку к столикам в «Макдоналдсе». Рефлекс.
Тот же рефлекс заставил меня нажать на кнопку фотоаппарата. Боковым зрением заметила, что конкуренты, увлеченные нашим президентом, казус со жвачкой, похоже, проморгали.
Осторожно стала пробираться между объективами и кофрами, вычисляя, как скорее сдать снимок в агентство, на случай если кто-то кроме меня все-таки успел запечатлеть сие. И уже предвкушала уши шефа бюро. Уши эти отличались удивительным свойством краснеть в предчувствии сенсации. World press photo! Обложка Time! Повышенный гонорар как минимум.
За два часа до того, как все началось, я была на Кутузовском, в офисе западного агентства, на которое много лет стринговала.
– Ви с ума зошли, Женья! Ми ваз отправльяем на зерьезную зьемку, а ви что приносьите?!
Обложкой Time не пахло. У шефа побагровели не только уши, но и все лицо.
– В то времья, когда ми объединьяем все зилы для борбы з изламским терроризмом, ви хотите виставить демократьического лидера вьеликой страны на посмешищье?! Карьикатуру из него сделать?! – шипел тот самый шеф, который в девяносто шестом, будучи еще простым корреспондентом, вне всякой очереди проталкивал на ленту мои кадры с нашим первым президентом, пляшущим в ходе своего предвыборного турне на ростовском стадионе: «Генияльно, Женья, мир должен видеть политика в истинном светье!» Теперь свет, видимо, поменялся.
– Ковыряйся в носу бен Ладен, вы бы молнией выдали снимок на ленту. А ваши – они, конечно же, святы! Не на ранчо с коровами росли, – парировала я вяло.
Настроение было испорчено, а затею переспорить американскую буквальность любого из четырех шефов, которых пережила за время стрингерства, я бросила еще во времена, когда их гонорар за один снимок равнялся трем моим месячным советским зарплатам.
– Мир перед лицом угрозы тьерроризма, и очерньять наших лидеров – значьит играть на руку врагам демократии! – все больше багровел Тимоти.
– Странная у вас демократия получается. Наших пьяных президентов тиражировать на весь мир можно, а бескультурных ваших нельзя.
– Езли у вас, русских, ничьего святого нет и ви так змеетесь над теми, кого зами и вибрали, это ваш проблем! Змеяться над нашими зимволами демократии вам никто не позволит!
Я и не «змеялас». О повышенном гонораре речи быть не могло. Без штрафов бы обошлось.
Сидящий за своим компьютером второй корреспондент, огненно-рыжий Даг, подмигнул – не бери, мол, в голову! И показал за спиной шефа оттопыренный средний палец, одними губами произнеся ругательство.
– Поеду спать. Ночью только в полвторого из Назрани вернулась, с шести на ногах, и пшик…
Не раз замечала, что беспредельная усталость обостряет ощущения. После долгих фотозасад, когда сутками без сна пасли у чилийского посольства Хонеккера или несколько дней сидели в Буденновске, я вдруг начинала ловить детали и ощущения, фиксировать которые прежде не случалось. Привычные улицы вдруг подбрасывали странные сюрпризы. Обычные прохожие простым движением открывали все свои тайны.
