1. Пролог. Про собаку, лифт, испорченное воскресенье и крутой поворот
Воскресенье началось с крика:
– Ма-ам! Ты не видела мои носки?
– Господи! – Людмила открыла глаза и слепо уставилась в потолок, который давно надо было бы побелить, но времени на ремонт не было ни у кого. Ни у самой Люды, которая работала восемь дней в неделю и даже брала работу на дом, ни у мужа, который был занят тем, что последние пятнадцать лет их совместной жизни пытался определить, кто главный нарушитель спокойствия на планете: Америка или всё-таки Америка. Старший сын… старшему сыну недавно исполнилось четырнадцать, но он до сих пор не знал, на какой полке в шкафу лежат его носки.
– Ма-ам! Ну, ты спишь, что ли?
С потолка Люда перевела свой взгляд на горящие компьютерной зеленью электронные часы. Пять часов и двадцать семь минут утра воскресенья. Конечно, она не спит. С чего бы вдруг?
– Серик, заткнись, скотина!!! – раздалось из комнаты девочек, и в тот же момент на кровать, яростно виляя хвостом, вскочил Тяпа, всем своим видом говоря: «Хозяйка, раз уж ты всё равно проснулась, то, может, погуляем? Или хотя бы пожрём?»
Справа, что-то довольно всхрапнув, перевернулся на другой бок Славка, и Людмила посмотрела на него с чувством, в котором странным образом была смешана зависть и ненависть.
– Мама! Мне ж ещё за Женькой надо забежать. Её мама одну из дома так рано не выпускает.
– Когда я уже подохну? – риторически простонала Людмила и спустила босые ноги с кровати.
– До десяти не буди, – не открывая глаз, попросил муж и немедленно захрапел, не видя, с каким зверским выражением на лице любимая жена показала средний палец его блаженно улыбающейся во сне роже.
– Ну, ма…
– Да иду я, зараза! Тяпа, отвали, Христа ради… – и ласково, медленно зверея от извечного недосыпа:
– Серёжка, паразит ты такой, сколько тебе лет?
Серёжка стоял у шкафа, и его белобрысая макушка растерянно маячила над распахнутой зеркальной дверцей. Стоял и пялился в выдвинутый из гардероба ящик с видом задумчивым и отчасти даже несчастным.
– В чём проблема-то? – Люда хлопнула сына по попе, предлагая уступить место профессионалу, и в считанные минуты выудила из шкафа мальчишек серую трикотажную пару с чёрной надписью Sport.
– Ага, – Серёжка радостно кивнул, выхватил из материнских рук носки, недоумевая, как она их всегда так легко находит. Прячутся они от него, что ли? А затем, попеременно прыгая на правой и левой ноге, одеваясь, без зазрения совести пробормотал:
– Слушай, раз уж ты всё равно не спишь...
– Я приготовлю.
Люда снова помянула Господа всуе, на этот раз мысленно, и направилась в кухню, задавая себе один вопрос: «Как так получилось, Боже? Ведь я была когда-то счастливой, я же мужа любила так, что болело за грудиной, я же была живой и подвижной… Что же со мной приключилось? Неужели старость начинается в сорок два, Господи? Мне уже надо начинать считать себя старухой?»
– И на Женьку бутик тоже, мамунь, пожалуйста. У Женьки мама по воскресеньям отдыхает.
– Счастливая Женькина мама, – хмыкнула Людмила и первым делом взялась за свою турку, а потом, пока гейзер тихонечко закипал над маленьким синим пламенем, достала из холодильника холодную курицу для Женьки – всем известно, что пассия сына из мяса ест только птицу – и сушёную говядину сыну.
Как только за старшеньким захлопнулась дверь, из комнаты девочек послышались до боли знакомые звуки компьютерной игры. «Что ж вам не спится-то? – с тоскою подумала Люда. – По будням не добудиться, а как выходной, так вы в пять утра на ногах, черти!»
– Сашка, выключи комп, – открыв дверь и даже не заглядывая внутрь.
– Ну, ма-ам…
– Выключи, а то папу разбужу.
– Не надо папу! – в комнате почти немедленно погас свет монитора. – Я с планшетом поиграю.
«И как я в моём детстве от тоски не сдохла без компов и планшетов? – привычно подумала Людмила и торопливо мысленно же поплевала через левое плечо. – Тьфу-тьфу! Я уже как баба Валя, чуть что: не та нонче мОлодежь пошла, ой, не та… Вот в моё время-то, и бабы были красимши, и мужики сильнейши… А может, оно и правда? Может, чушь это всё про эволюцию? Явно же деградируем? Господи!!! Старею, старею!!»
– Тяпа, гулять!
Тяпа радостно захрипел и, виляя толстеньким задиком, помчался к хозяйке, а Люда впервые за утро улыбнулась.
– Собака, это отвратительно, – уже в лифте пожаловалась женщина. – Меня, кажется, радует только твоя курносая морда. Но ты ж продашь меня за кусок сахару первому встречному! Так ведь?
Услышав про сахар, Тяпа довольно завилял хвостом, а когда хозяйка не обратила на это внимания, ткнулся холодным носом во вкусно пахнущие штаны и добавил:
– Мрр-тяф! – он именно так и лаял: «Мрр-тяф!». Так, что постороннему человеку сложно было понять, кто живёт в квартире Ивановых: маленький пёс или всё-таки злобный котяра.
– Мрр-тяф, – повторила Людмила, – Мрр-тяф, мой милый собачий друг.
Они вышли на улицу и привычно побрели мимо детского двора за школу, туда, где в овраге текла известная на весь микрорайон речка-вонючка. А там, между кустом сирени и почерневшей от старости берёзой Людмила достала из кармана пальто пачку сигарет и, привычно оглядываясь по сторонам, закурила. Даже от дурных привычек она не могла получать удовольствие по полной. Сложно иметь дурные привычки, когда ты работаешь учительницей в младших классах, и тебя знает в лицо каждая собака в районе.
– Тяпа, сцы давай быстрее, – затягиваясь и злым шёпотом, сквозь зубы, – не май-месяц, твою заразу!
Не май, ага! Февраль – хоть и снегом не порадовал, но про ветер не забыл. И из оврага сейчас тянуло не только непередаваемым ароматом Вонючки, но и зверским холодом, по босым-то ногам, впопыхах всунутым в старые кроксы мужа. Ох, Людка, добегаешься ты до радикулита… С другой стороны, и хорошо… Может, в больницу положат? И от школы отдохну, и от своих оглоедов…
– Господи, да что ж такое сегодня-то!? – взвыла Людмила. – Я ж не такая, я люблю свою семью. Даже мужа. Особенно, когда он в командировке или спит. Я ж за каждого из них обе почки отдам, вместе с печенью и спинным мозгом… Только отдохнуть дайте, а то заездили так, что сдохнуть хочется.
Последнее предложение Людмила вслух не произносила, а наоборот, задержала дыхание и попятилась под сиреневый куст, потому что на дорожке, ведущей к центральному люку речки-Вонючки, появилась Клавдия Семёновна по кличке Баба-Яга из малосемейки на холме. Дети Клавдии Семёновны у Людмилы не учились. И внуки тоже не просиживали штаны на уроках родного языка. У Клавдии Семёновны вообще детей не было, зато было семьдесят восемь лет, метр пятьдесят росту и отвратительный характер, строго соответствующий занимаемой должности ответственного дежурного, а по-простому, школьного вахтера. Логично, что в силу своей должности детей Клавдия Семёновна ненавидела люто. Как и собак. И кошек. И вообще всех, у кого были ноги, лапы или голова. Любила Клавдия Семёновна только тишину и порядок. А ещё почему-то попугая Крюка, который жутко ругался матом, лакал водку длинным синим языком и, по слухам, когда-то давно сидел на плече у самого Джона Сильвера.
