Я живу в Шотландии, на восточном побережье, в нескольких милях от города Сент-Эндрюс. Восточная часть Шотландии низменная и равнинная, и пейзажи здесь не столь эффектны и живописны, как на западе страны. Тут не увидишь ни скалистых горных вершин, ни суровых ущелий с отвесными пропастями, где, по множеству жутких рассказов, погибло ужас сколько народу. У нас все мягче и гораздо менее драматично: однообразные холмы с пологими склонами да море, вид которого всегда поднимает мне настроение, что не способны сделать никакие красоты горных пейзажей.
Погода здесь тоже не сказать чтобы очень. Пара-другая солнечных дней – и снова все укрывают холодные густые туманы, надвигающиеся с Северного моря, такие плотные, что не видно даже пальцев вытянутой руки. Но в этот вечер погода как раз по мне, и, закончив приготовление ужина, я стою перед кухонной раковиной, ополаскиваю ножи и разделочную доску и гляжу в окно в сторону моря, где вдоль берега гуляет какая-то парочка, любуясь последними лучами заходящего солнца.
Звонит телефон. Вытираю мокрые руки, беру трубку:
– Алло.
– Грейс?
Не отвечаю. Кажется, я узнала этот голос, но сомнения еще остаются. В памяти что-то проступает, я морщу лоб. Свободной рукой потираю щеки.
– Грейс?
И снова я не отвечаю. На этот раз потому, что узнала голос наверняка.
– Грейс, это я, Орла.
Кладу трубку, возвращаюсь к раковине, не торопясь беру ножи, тщательно ополаскиваю, стряхиваю капельки воды и устанавливаю на подставку. Промываю спагетти, сбрасываю в кастрюлю с маслом, накрываю крышкой, наклоняюсь и открываю дверцу духовки. Ягоды пустили сок, он пошел сквозь дырочки пузырями и побежал поверху алыми ручейками. Выключаю духовку и иду в нижнюю ванную комнату. Закрываюсь на задвижку, и меня вдруг начинает рвать, непрерывно и так сильно, что чувствуется привкус крови.
Слышу, как открывается и с грохотом захлопывается входная дверь.
– Мама!
Это Дейзи, она бросает школьный ранец на пол в коридоре и топает в сторону кухни.
– Мама!
– Я здесь! – Голос дрожит, я откашливаюсь. – Подожди, через минуту выйду.
Споласкиваю лицо, гляжу на себя в зеркало. Вижу застывший взгляд, расширенные зрачки. Кожа бледная, под черепом кто-то безжалостно молотит в барабан. Глотаю две таблетки ибупрофена, запивая водой из горсти, медленно считаю до десяти и только потом открываю дверь. Дейзи сидит на нижней ступеньке лестницы, ведущей в верхние комнаты, рядом с ней наша собака Мерфи, положила ей голову на колени. Дейзи что-то ей напевает и чешет за ушами. Собака замедляет дыхание и негромко, удовлетворенно рычит.
– Как дела в школе?
Дейзи поднимает голову:
– Господи, на кого ты похожа! Жуть! Снова мигрень?
– Скорей всего, – говорю я, пытаюсь улыбнуться, но не выходит; голова раскалывается. – А Элла где?
– Идет… со своим Джеми. – Она закатывает глаза, встает и сбрасывает туфли. – Не знаю, что она в нем нашла. А что у нас к чаю?
– Спагетти болоньезе и ягодный крамбл.
Представив себе еду, снова чувствую: к горлу подступает тошнота. Пытаюсь отвлечься, нагибаюсь и подбираю с пола ее туфельки, ставлю на полку для обуви под вешалкой; мне становится лучше, но барабанщик в черепе продолжает выстукивать так, что кажется, будто сейчас виски лопнут. Прислоняюсь к стене и пытаюсь успокоиться, но, когда барабан немного стихает, снова слышу голос: «Грейс, это я, Орла».
Иду за Дейзи на кухню, она подходит к плите и зачерпывает из кастрюльки полную ложку соуса:
– Вкуснятина!
Она улыбается, протягивает мне руки, целует в щеку, потом обнимает. Дейзи уже на целых два дюйма выше меня ростом, и это рождает во мне странное чувство робости, словно мы с ней поменялись местами: она стала взрослой, а я превратилась в ребенка.
– Мама, ты пойди полежи хоть немного. Чай подождет.
– Да ничего, скоро пройдет. Я выпила пару таблеток. Скоро подействуют.
– Ну, как хочешь, – говорит она, гладя меня ладонями по спине. – А я пойду переоденусь.
Я отстраняюсь, оглядываю ее и улыбаюсь: «Ах, Дейзи, Дейзи…» Рубашка выбилась из-под пояса юбки, галстук съехал на сторону, в колготках светится дырка, манжеты почти нового свитера уже расползаются.
– Терпеть не могу форму, – говорит она, и на щеках появляются ямочки.
Глажу ее по стриженой голове, по щеке, и дочь на секунду прижимается к моей ладони. Я мягко отталкиваю ее.
– Давай, – говорю. – В бой.
Кликнув за собой Мерфи, она выходит из кухни, и собака мягко ступает рядом, отчаянно вертя хвостом. Я сажусь на стул и пытаюсь не думать ни о чем и ни о ком. Сосредоточилась только на своем дыхании – положила руку на грудь и считаю вдохи и выдохи.
Когда раздается шуршание шин по гравию подъездной дорожки, я уже почти спокойна. Слышу щелчок замка закрывающейся дверцы, приглушенный голос Пола, ответ Эллы. Вот они входят в дом, и Элла что-то говорит, захлебываясь смехом:
– Я вовсе не то имела в виду, папа! Ты чем, интересно, слушал? Я тебе про Томаса, а ты про Джереми.
Пол тоже смеется:
– И ты считаешь, что у моих дочерей нет чувства юмора? Слышала? Что дальше-то будет!
Они входят в комнату; Элла висит у него на руке. Пол наклоняется ко мне и целует.
– Как себя чувствуешь, радость моя? – Он гладит меня ладонью по щеке.
– Прекрасно. – Я встаю и кладу голову ему на грудь. – А ты как? Как прошел день?
– Устроили в отделе общее собрание, такую нудятину развели, не знал, когда кончится…
Он умолкает. Внимательно смотрит на меня. Я делаю вид, что складываю в аккуратные стопочки письма и счета, лежащие на буфете. Он берет меня за руку и снова тянет к себе:
– Грейс, ты вся дрожишь. Что случилось?
– Да ничего особенного… Голова болит. – Я прижимаю кончики пальцев к векам, не хочу, чтоб он видел мои глаза. – Не волнуйся, скоро пройдет.
