Самое худшее, что может сделать человек в гипотетической ситуации – это начать оправдывать другого человека перед самим же собой. Можно подумать, мол, это такая своеобразная реакция почти каждого индивида, ловко «сгенерированная» мозгом ради того, чтобы не чувствовать разочарования, подленько потирающего ладоши и нашёптывающего: «а я так и знал, а я же говорил».
Так вот, самое худшее, что может сделать человек – начать оправдывать другого человека. Почему? Потому что лучше упасть сразу, чем падать, когда все эти отвратительно-подростковые идолопоклонения с воздушными замками и розовыми очками едва ли не лезут у тебя радугой из задницы. Вот возьми на себя смелость и упади. Упади сейчас. Обещаю, ты поднимешься сразу же. Немного поцарапаешь коленки; возможно, пустишь слезу-другую, испортив макияж, но важен лишь факт – после этого падения ты хотя бы выживешь.
Если бы мне кто-нибудь поведал эту мудрость раньше и если бы я приняла её за некий абсолют, за некое неизменно работающее правило, то давно открыла бы школу под названием «Мимо метода проб и ошибок» и зарабатывала бы довольно-таки приличные деньги. Самое смешное и печальное в том, что – я знаю наверняка – школа пользовалась бы большой популярностью среди дур и дураков, которых, несмотря на разновозрастность, обязательно бы привели за руку родители или более-менее трезво мыслящие друзья. Однако я не исключаю, что каждый пятый ученик окажется добровольцем и постоянно станет занимать место в первых рядах воображаемой аудитории, чтобы прилежно записывать лекцию от воображаемого эксперта. Словом, набить шишки всегда успеется, важно другое – вовремя осознать, что ты наступаешь на грабли и успеть устроить себе профилактический экскурс в мир губительной зависимости от другого человека, как бы предупреждая потенциальную возможность этой самой зависимости.
Зависимость – очень популярное слово, особенно в нашем двадцать первом веке, когда люди пачками стали обзаводиться плохими привычками: от сигарет и алкоголя вплоть до болезненно-маниакальной привычки общаться с каким-то определённым человеком. И, ей-Богу, лучше бы я была прожжённой курякой и пьяницей, потому что испытанный мною невесёлый опыт некогда вверг меня в особую пучину отчаяния.
Я стояла за судебной трибуной. Слушатели длящегося уже приличное время процесса сидели тихо и спокойно, изредка склоняя друг к другу головы, чтобы шёпотом поделиться какой-нибудь мыслью или доводом. Ранее выступивший истец, как и все прочие зрители, ждали, когда же я начну говорить.
Быть свидетелем непросто. Все ожидают от тебя правды, подтверждения их домыслов, и в этот момент выжидающим взглядом на тебя смотрят порядка двадцати человек, которым так и хотелось сказать: «что вы тут забыли? Это вам не зрелище в Колизее, тупые вы зеваки». Впрочем, из этих двадцати человек всё же найдутся какие-нибудь студенты факультета юриспруденции, которых нелёгкая занесла сюда в качестве практики или домашнего задания.
Зал молчал. Я почесала щёку, разгоняя под пальцами зудящее ощущение, вызванное взбудораженными нервами.
Судья ещё не обратился ко мне. В принципе, он был мне неинтересен, да и я никуда особо и не торопилась, поэтому мой взгляд невольно был устремлён на адвокатский стол. Я смотрела на него. На него, чью фигуру и лицо знала досконально, ещё будучи семнадцатилетней впечатлительной девчонкой. На данный момент мне было двадцать три, и вот в чём парадокс – сейчас я больше не знала этого человека.
Старый судья тяжело кашлянул в своём кресле и махнул рукой, давая мне слово.
– Здравствуйте, – хрипловато произнесла я. – Меня зовут Нора Фирс.
Это было именно то, что я сказала тогда. Нет, не в суде, а ещё раньше, лет пять назад, когда, краснея и бледнея, подошла к нему откуда-то сбоку. Клод смотрел на меня с лёгким прищуром, как смотрел всегда и на всех, но буйно цветущий во мне тогда типичный фангёрлинг заставлял меня чувствовать себя чуточку более привилегированной. В конце концов, я имела право так думать, потому что рядом с нами и барной стойкой, у которой мы стояли, не наблюдалось никаких ярых поклонников.
– Здравствуй, Нора Фирс.
Клянусь, когда я услышала его низкий голос вживую, да ещё и назвавший моё имя, я откровенно обомлела. Потребовалось около десяти секунд, чтобы взять себя в руки.
– А можно я тебя обниму?
Ляпнув, я мысленно ударила себя по лбу. Ну конечно, нужно было начать с чего-то попроще, типа автографа и фотографии на память, однако, по правде говоря, мне никогда не была важна эта шелуха. Единственное, о чём я всегда мечтала – это о малюсеньком непродолжительном контакте, поскольку свято верила, что прикоснувшись к нему, я напитаюсь тем лучистым светом, который он непроизвольно транслировал каждым своим словом, действием, самим собой. Его аура и энергетика всегда поражали своей открытостью и простотой.
Каково же было моё удивление, когда он раскинул руки в стороны и улыбнулся, немного подавшись вперёд.
Я не падала в это объятие, как в омут с головой, а смаковала каждую секунду и уже была счастлива, едва ощутив пальцами джинсу его куртки, купленной им словно спонтанно на каком-нибудь «Алиэкспрессе». Клод частенько этим «грешил», а мне было как-то всё равно. Меня всегда устраивало, как он одевался.
Ощутив, как его руки сомкнулись на моей спине, я блаженно прикрыла глаза. Щека уткнулась куда-то в его плечо, а в нос ударил крепкий запах сигарет и бергамотового одеколона.
Многие фанаты воображают в голове картину первой встречи со своим кумиром; какие только сценарии им не лезут в голову. В моём представлении всё было куда скромнее, чем у многих, и я это знала, поэтому мне хватило семи секунд объятий, чтобы самой, проявляя уважение, отстраниться.
Встреча была спонтанной и оттого с большей нежностью лелеемой мной в воспоминаниях. Я никогда не забуду этот вечер, потому что спустя пару мгновений Клод спросил:
