Был труден бой. Казались нам не раз
Незащищёнными столетий дали.
Когда враги гранатой били в нас,
То и до вас осколки долетали.
С. Щипачёв
Наступила весна второго года Великой Победы. Тяжело раненная страна, изумившая весь мир непоколебимой стойкостью своих граждан, пробуждалась к жизни. Она натужно поднималась через безутешный женский плач и мужскую скорбь по погибшим и пропавшим без вести родным и близким. Через голод и холод, вероломно преданная бывшими западными союзниками, вновь упрямо училась жить и любить.
Невозможно оценить величие той жертвы, которую принёс народ многонациональной страны. Но, очищенный ею от греховного смрада XX века, опалённый войной, объединённый общим страданием, рождался новый человек, не известный дотоле миру – советский.
* * *
Данькин детский сад находился совсем рядом с его домом. Нужно было лишь выйти со двора, пересечь улицу, по которой ездили редкие машины и временами грохотал железный трамвай, дугой уходя за угол и скрываясь, а уже проскочив дорогу, нырнуть в арку соседнего дома, во дворе которого и находился сад – двухэтажный дом грязно-жёлтого цвета, чудом уцелевший от немецких бомбёжек в годы войны, с кустами акации на его территории и песочницей.
Машин Даня не боялся. Они редко появлялись на их улице. Это были в основном грузовики, которые везли тяжёлую, крытую брезентом поклажу с завода, на котором работала мама мальчика. Машины въезжали на улицу медленно, осторожно минуя трамвайные пути, и, не слишком набирая скорость, двигались дальше, пыхтя под тяжестью своего груза. Совсем редко по улице почти бесшумно катили «эмки» и «виллисы» – трофейные легковушки с военными командирами на борту, привлекая всеобщее внимание взрослых и детей.
А вот трамвай, огромный и грозный, был частым гостем их улицы. Он всегда появлялся внезапно, выныривая из-за угла, тяжко лязгал по рельсам, как танк, в воображении мальчика, и снова уходил куда-то за их дом, делая длинную петлю.
Трамвай пустили недавно. Рельсовые пути его долго лежали грудой вспученного металла на дороге из-за множественных повреждений в результате авиационных бомбардировок. Но наконец до них добрались ремонтники, и трамвайный вагон снова грузно побежал по ним, как бегал когда-то до войны.
Мама Дани, молодая женщина Екатерина Матвеевна, в прошлом сталинградка, получила комнату от завода в общежитии, где на их втором этаже проживало ещё несколько семей, в основном одинокие женщины и их дети: мужчин после войны было значительно меньше, чем женщин. Многие не вернулись назад.
Жили одной семьёй, дружно, проблемы решали сообща. Дети постарше во всём помогали взрослым. А малыши были заняты своим делом: играли и шалили. Сбиваясь в весёлые кучки, с визгом бегали по длинному коридору, при этом, странное дело, никому из взрослых это никак не мешало. Резвилось их общее будущее, ради которого – всё! Каждый малыш являлся предметом любви и заботы любого взрослого. Это был неписаный закон каждого дома и двора. Закон, принятый сердцем.
Получить комнату от завода считалось большой удачей, ведь их небольшой городок наполовину лежал в руинах, а другая половина представляла собой наскоро сколоченные бараки и землянки. Нужно было трудиться, восстановить всё разрушенное войной или построить заново, чтобы было ещё лучше, чем прежде. Ну а о себе – потом.
Данька посещал старшую детсадовскую группу, и мама разрешала ему самостоятельно, без сопровождения взрослых, ходить в садик.
– Но только туда и назад, – говорила она строго, – и быть особенно осмотрительным, когда переходишь дорогу! Посмотри налево, потом – направо, нет ли транспорта, а только потом уж иди!
Вообще-то мама доверяла Дане. Да и дел-то всего было – дорогу перейти! Со своими друзьями по дворовым играм, часть которых уже ходила в начальные классы школы, Данька давно уже излазил весь свой квартал в три двухэтажных кирпичных дома и в несколько деревянных бараков да пустырей, играя в войну. Он даже знал, что если пойти в другую от сада сторону, то можно попасть в парк, по периметру которого рос густой, вполне съедобный боярышник. А в центре парка на лужайке с куцей травой находились покосившиеся скрипящие карусели. На них они с друзьями катались по очереди: одни забирались на деревянный круг, держась за металлический центральный стержень, а другие раскручивали карусели, хватаясь за поручни.
Только мальчик молчал об этом и маме не говорил. Ведь она запрещала ему уходить со двора и, конечно, расстроилась бы, узнав о похождениях сына.
Даня любил маму и жалел, понимая, как трудно ей приходится одной: и на работу ходить, и хлопотать по дому, и его кормить. И он во всём стремился помогать ей. Мыл посуду, подметал полы в комнате и на общей кухне. А утром никогда не залёживался в кровати и старался вставать сразу, как только мама подходила, чтобы разбудить его, уходя на работу.
Просыпаться, конечно же, не хотелось, но мальчик, полусидя, на сонном автомате выслушивал, что должен съесть на завтрак. Затем брёл в уборную по длинному коридору, затем на кухню, где умывался холодной водой из-под крана, постепенно просыпаясь, и чистил зубы. А вернувшись назад, тщательно убирал свою постель, помня, что во всём должен быть порядок. Тем более что мама доверяет ему и надеется на него. Он – «единственный мужчина в доме, вся надежда – только на него!».
Так она сказала ему однажды, когда тётя Лёля, их почтальон, принесла ей какое-то письмо. Тётя Лёля неожиданно заплакала протягивая маме серый конверт с сиреневым штемпелем без марки, а та молча и медленно положила его на скатерть и читать не стала. Вот тогда она так и сказала мальчику, глянув в его глаза, внезапно, каким-то незнакомым, страшноватым даже взглядом своих серых бездонных глаз.
Даня помнил эти слова. Они как-то сами всплывали в его голове в те моменты жизни, когда ему требовалось принять какое-нибудь самостоятельное решение.
Мальчик совсем не помнил отца, даже смутно: был слишком мал. Но в детскую память всё же попали, будто долетели из космоса, чьи-то слова:
– До встречи, малыш!
Но кто сказал эти слова? Отец? Ему почему-то казалось, что они с мамой всегда жили только вдвоём, а все остальные люди лишь временно приходили в их жизнь и так же незаметно ускользали из неё. Да им и не нужен был никто!
* * *
В тот день Данька, как всегда, быстро оделся. Проглотил, запивая компотом, два блинчика, оставленные мамой на столе. А третий завернул в фантик от леденца, помня, что на улице у подъезда его, как всегда, поджидает Маня – дворняжка, прибившаяся к их двору. Даня едой вообще не интересовался. Был малоежкой. То ли поэтому, то ли из иных побуждений, но он всегда помнил о Мане и оставлял ей от своего завтрака заветный кусочек.
