– Кто бы что ни говорил, а правильно сделали, что завернули губу трансгумманистам. Нет, их подход, конечно, разумный. Ещё бы! Вспомни Георга! – Степаныч поставил спортивную сумку на лавку и расстегнул молнию. – Две недели тогда без сна, в полной боевой готовности. И заметь, ИБЧ1 только-только появились, и резерв у них был курам на смех – энергетик да набор витаминов. Но самое страшное знаешь что? Неизвестность. Чего ждать от этого киборга? Нет, все, конечно, понимали, что он – ого-го! Но насколько… И хорошо, что обошлось без нас! Хорошо! Если бы ему башку тогда по-быстрому не свернули, не имели бы мы с тобой сейчас удовольствия от этой встречи!
Степаныч аккуратно сложил в металлическую кабинку спортивный костюм, тенниску, исподнее. Андрей раздевался молча. Как дошло до ичебика, взялся за мягкий ремешок и замер. Одно дело – остаться без ИБЧ дома, хотя и дома он снимал его в исключительных случаях, и совсем другое – здесь. Он так давно не парился в бане, что даже не помнил – каково это. А вдруг сердце прихватит или давление, успеет ли надеть? Впрочем, это уже паранойя, – он подавил подступившую панику.
– Ты чего? – увидел его сомнения отставной сержант – в одной руке веник, а на голове чёрт-те какая разушастая нахлобучка. – А-а! Да брось! Датчики тебя фиксируют так же, как дома, – он обвёл помещение бани веником, – объясняться не придётся.
Хорошо ему говорить – каждые выходные сюда ходит.
Степаныч бодро открыл низкую дверь парной и нырнул внутрь.
Андрей вздохнул, быстро снял браслет, закрыл кабинку и зашёл следом. Он с самого начала знал, что это рисковая затея, но как-то вдруг захотелось острых ощущений.
– Может, убавить? Хотя, и так немного зарядил, – озабоченно сказал Степаныч, глядя, как Андрей пучит глаза и разевает рот с непривычки.
– А сколько здесь?
– Да сотня всего лишь.
– Сто градусов?
– Ну.
– Цельсия?
– Хех! Хохмишь? Это хорошо. Так убавить?
Андрей помотал головой:
– Оставь.
– Несмотря на очевидные преимущества гибрида человека и машины, – Степаныч продолжил прерванную мысль, растирая широкие плечи и круглый упругий живот щёткой, – есть в этом такое, отчего душа не на месте. Нездоровое. Противоестественное. И главное не понятно – зачем? Какого чёрта умные головы ломают мозги и копья?
– Бессмертие, – вставил Андрей, тяжело дыша жаром.
Обильные капли пота противно ползли по бокам, сердце отчаянно билось, раскалённое тело зудело.
– Мы и так до него доберёмся, но только эволюционным путём, без риска быть порванными взбесившимся хомо-роботом.
– Это ты ИБЧ называешь эволюцией?
– Почему нет? Были времена, когда вопрос «Ты собираешься жить вечно?» задавался с иронией или сарказмом. Никто всерьёз такую возможность не воспринимал. А сейчас я планирую дожить до ста двадцати, а может, и дольше. Если, конечно, трансгумманисты не придут к власти. То есть, двадцать пять – тридцать лет здоровой и счастливой старости. Ещё полтора века назад в девяносто три я был бы уже глубоким стариком. А сейчас – тебе фору дам, хоть ты и моложе. А ичебик. Ну что ичебик? Это просто способ доставить молодость в организм. Не он, так что-то другое.
Степаныч кинул ему щётку. Андрей растёр руки и ноги, шумно выдохнул от удовольствия. В глазах поплыло.
– Тут дело в закалке. На первый раз тебе, пожалуй, хватит.
– И на последний тоже, – выдохнул Андрей, и, шатаясь, вышел в предбанник.
– Ичебик только не надевай! – крикнул вдогонку Степаныч, перехватив неосознанный порыв к браслету.
Андрей растянулся на кушетке и прислушался к ощущениям. Сердце замедляло бешеный ход, по телу разливалась истома. Подумал, что, может, зря исключил баню из распорядка? Медики-модификаторы, настраивая ичебик, не советовали, стращали высокой нагрузкой на сердце. Однако, Степаныч всю жизнь парится веником, и ничего – вон какой здоровый. Пожалуй, и ему стоит рискнуть.
– Наверняка ещё не всех нелегалов позакрывали. Затаились по подвалам, мастерят Георгов по-тихому, – Степаныч па́рил несильно, жалел. Но жарило так, что, казалось, раскалились кости.
– Да всех уже, – стиснув зубы, отвечал Андрей. – Последние лет семь-восемь ни одного серьёзного нарушения. После того случая – да, помотался с инспекциями по городам и весям. Нормативку каждый день новую принимали. В Самаре, помню, выписал штраф за применение израильского транквилизатора, которого нет в списке здравоохранения. До Казани доехал, а за это уже лишение лицензии. Сейчас – уже так, по мелочи.
– Всё равно где-то ныкаются. Научились прятаться. Хотя это и сложно.
– Сложно? – Андрей усмехнулся. – Это практически невозможно. Оборот медпрепаратов и оборудования под присмотром спецслужб – канюля не просочится. Тебе ли не знать. Ичебик – это не просто, как ты говоришь, «способ доставить молодость в организм». Через него отслеживаются жизненные показатели всех носителей ичебиков, – всех вообще! И симптоматика. В случае расхождения индивидуальных препаратов с ожидаемыми маркерами, нейросеть сама собирает данные не только о пациенте, но и о его докторе, и о медучреждении. Каждый шаг известен: где был, когда вспотел, соврал, а когда совесть замучила. Всех потенциально опасных давно лишили права использования ИБЧ. А это, сам понимаешь … Пустошь.
Он попробовал представить, каково это – жить без браслета. Не час-два, не ночь, а вообще. Как они живут там, в Пустоши – без электричества, без денег?
– Да уж. Никаких тебе тюрем, как раньше – гуманизм торжествует. Лишили инфраструктуры, долголетия и финансов – и всё. Живи, как сумеешь.
Степаныч переключился на себя, похлестал веником бока и грудь.
– Тебя не угнетает такая зависимость от ИБЧ? – вдруг спросил он. – В нём считай вся жизнь твоя – деньги, здоровье, социальный статус.
– Не угнетает. За всё надо платить.
– Сколько ещё?
– Двадцать семь лет.
– Выплатишь, и на пенсию.
– Да. Но зато у меня есть всё: образование, дом, ичебик с внушительным ресурсом. И как ты говоришь впереди здоровая и счастливая старость.
– Всё, кроме семьи.
– А, – махнул Андрей рукой, – пустое.
Он поднялся и вышел из парилки. Настроение пропало. У служивого-то семья была, да только где она сейчас?
– Есть вести от Веры? – спросил он.
– Неа, – Степаныч отвернулся.
Андрею стало стыдно – нарочно задел за больное, хотя Степаныч весь вечер старательно обходил тему стороной.
– Четыре запроса. И ни одного ответа.
– Может, она всё-таки в промзоне? На заводах бардака хватает. Лежат твои запросы под грудой инструкций и планов.
Степаныч сжал кулаки, шумно задышал и покачал головой:
– Что за чёрная дыра, эта Пустошь, будь она проклята!
Схватил веник, ушёл в парную, и долго хлестался им и лил воду. Андрей молчал, клял себя за злой язык. Минут через двадцать служивый вернулся в добродушном расположении духа и растянулся на кушетке рядом.
