– Построил великан дом, но поглотила его пучина, построил второй, и его пучина съела, не подавилась, тогда великан создал город целиком, прямо на ладони, и опустил на невские берега. И остался город стоять, а чухонские болота отступили. Так гласит финская легенда о возникновении Санкт-Петербурга. А теперь посмотрите налево.
Яр передразнивал интонацию экскурсовода, избавляя себя от скуки:
– А теперь посмотрите налево, а теперь направо, головой крутите, пока шею не свернете. Все равно главного не увидите, все равно всей правды не поймете.
Корабль с туристами проплывал мимо набережной, автомобили плавились в пробке. Яр поднял стекло, спасаясь от скрипучего экскурсовода:
– Да заткнитесь уже, говорящие головы! Достали! Как вы живете с такими голосами?
Кораблик натужно пыхтел, но бежал быстрее, чем автомобили, зажатые между водой и дворцами.
– Тут уж лучше по воде, суша здесь не для людей, – наборматывал Яр, привыкший говорить сам с собой. – Чушь это все. Чтобы там финны не выдумывали, история этого города совсем другая. И образ другой. Из европейской архитектуры вырос чахлый Петербург, маленький, тянется к солнцу заморыш. А география… Это так, еще одно недоразумение. Плыл-плыл по течению, прилип к берегу. Так и будет болтаться, пока волной не оторвет. А волна каждый двадцать четвертый год случается. Недолго ждать осталось. Гнать отсюда надо, пока не потонули – вот что надо туристам рассказывать, чтобы слюни не роняли.
Яр воды не любил, не любил мостов, не любил всего этого города. Чудилось во всем этом что-то обманное, скрытное, враждебное природе и человеку. Нелюбовь эта была не равнодушная, а болезненная, чувство обманутого ребенка, разочарованного, ненужного городу. Будто показали притягательный мир, уверили в его реальности, а потом выяснилось, что это лишь картинка, декорация. Так в центре старинные здания, прогнившие и выпотрошенные, прятались за баннерами, изображавшими былое величие. Для Яра Петербург давно превратился в такой баннер.
С ума сводила жара, город пульсировал, исходил испариной, потел асфальтом, вдох-выдох в такт колоннам и ритму решеток, воздух плавился над соседней машиной, вдох-выдох, под лобовым собачка кивала головой, совсем как голуби, которых кормят туристы у решетки Летнего сада. Как можно додуматься установить на торпеду игрушку? Что в мозгах у этих людей? Как же они надоели!
Бронко Яра полз на Остров, тарахтя дизелем, жаждал простора и бездорожья, а не екатерининских выхолощенных гранитов, не ажурных решеток в ветровых стеклах.
Яр щурился сквозь очки, кривился от пышных архитектурных роскошеств. Не любил всего этого, северному городу – северный колорит. Север – мамино наследство.
Всю самостоятельную юность Яр кочевал по городу, с юга на север, с запада на восток, из центра в гетто и обратно. Но тянуло только в сторону ранних воспоминаний: мамино детство прошло в доме на Стремянной улице. Маленького Ярика водили в гости к прошлому: к каким-то бывшим соседям по коммуналке; ни люди, ни обстоятельства ребенку не запомнились. Только серая глыба дома с мордами зверей на фасадах. И нет, это были отнюдь не питерские великодержавные львы, а северный лесной бестиарий: змеи, хищные птицы, ежи, рыси, нахохлившиеся совы. Ели разлапистые, мухоморы, папоротники по штукатурке. Окна-трапеции, будто кто-то их в скале вырубил. Мрачная сказка. И имя у архитектора-хозяина тяжелое, круглое как камень – Бубырь. То ли упырь, то ли бобыль – вертелось что-то на языке, вставали перед глазами каменные сказки. Мама с папой геологами долго колесили по Карелии, читали маленькому Яру «Калевалу», и под напевы раскидистые хорошо спалось, уютно, домашне. В них хотелось остаться, потом, со временем, вернуться, а потом хотя бы иногда на них опираться, когда нужно было создать очередной архитектурный проект. Но эпоха северного модерна закончилась, выдохлись сказки как мамины пустые флаконы из-под духов, и даже детские воспоминания о карельских лесах постепенно сквозняком выдуло.
Теперь жил Яр на Васильевском острове, по линейке расчерченном, острове самом умышленном в умышленном городе, самом ненормальном – только психу охота подставляться под ветры и наводнения – из всех кусков Петербурга. Дом, по Ярову разумению, был завравшимся, фальшивым, пытался убедить себя и других в том, что он часть Италии или Франции, а сам тем временем чухна чухной. Ну и что, что разукрашен псевдоколоннами, портиков на себя понавешал? За всем этим правды не спрячешь. Рядом с окном гигантский завиток волюта, под ним гнездо. Если бы не оно, не мельтешение пичуг, не грай воробьиный, было бы совсем грустно. Вид – брандмауэр с вечным вопросом в оке-окне: ничего, что я к вам стеной?
Яр въехал во двор, выволок из багажника пару здоровенных чемоданов с инструментом, отсалютовал охраннику и поднялся к себе, на четвертый этаж, по бывшей черной лестнице. С порога встречал холостяцкий развал, запах пыли и пластика. Яр включил чайник, распахнул окно и поставил стираться белье. Споткнулся о раззявленную коробку и пока она не сожрала его вместе с ворохом вещей, подготовленных к упаковке, отказался от идеи что-либо делать по хозяйству. Уселся за компьютер – манил Фоллаут2. Через пару часов из виртуального постапокалипсиса пришлось вернуться в реальность.
Переливчато запел дверной звонок. Яр посмотрел в глазок, брякнул всеми пятью замками и отворил.
– Здоро́во. Не помешал? – грузно ввалился сосед, задевая вешалку, коробки, ящики. Из пакета достал вискаревую бутылку. – Подгон.
– Здоро́во. Благодарю. Твой?
– Мой шедевр, на можжевеле. Стаканы чистые найдешь?
– Попробую. Жрать, правда, нечего. Димыч, три дня уже не могу до магазина себя доволочь.
– Знал бы, что-нибудь захватил. А теперь увольте, вернусь – бабы не выпустят. Они мной ремонт делают, на дрова распилят, если узнают, что я отдыхать пошел. А что ты дома-то сидишь, мох растишь? Погода наконец расщедрилась. Лишь бы в игрушки играть. Уделал хоть всех? – сосед кивнул на экран.
– Само собой, – Яр гремел банками в холодильнике. – Вот, халапеньо есть. И десять коробок тушенки – бери, что хочешь.
– Халапень пойдет. Кошку бы, что ли, завел. Бегал бы ей за кормом, про себя бы тоже помнил.
– Нет, уж. Если бы она мне за кормом бегала, тогда другое дело.
Булькнул янтарный самогон в низкие стаканы, крякнул от первого глотка сосед.
– Ухх… Идеально.
Яр выпил, положил в рот перчик. Глаза взорвались и вытекли:
– Оххх! Острый! Как петарду съел.
– А потому что нечего после первой закусывать, – сосед огляделся по сторонам, будто только сейчас заметил, что происходит в квартире. – Смотрю, все-таки пакуешься? Я думал, ты так, поигрался и хватит.
