01. Служебная записка из дела номер NN, архив полиции Стокгольма
Господин комиссар,
довожу до вашего сведения, что закрытие дела о смерти Гуннара Кнудсена кажется мне преждевременным. Мои коллеги склоняются к выводу, что это было самоубийство, однако я считаю, что обстоятельства случившегося расследованы не до конца. В данный момент установлено, что молодой человек погиб вследствие падения с крыши дома, где он жил. Нам удалось выяснить, что Кнудсен вылез на крышу дома через чердачное окно, но зачем он это сделал, остаётся загадкой. Отсутствие понятного объяснения говорит в пользу версии самоубийства, с этим я согласен. Однако ни в доме погибшего, ни в его карманах мы не обнаружили никакой прощальной записки. Ни малейшего намёка на то, что он хотел добровольно уйти из жизни. Что касается эмоционального состояния Кнудсена, то, по свидетельству его семьи, в последнее время он пребывал в хорошем расположении духа, более того, собирался жениться. Его немногочисленные друзья и невеста также в один голос утверждают, что у Кнудсена не было причин прыгать с крыши. Наряду с этими противоречивыми фактами существует одна деталь, которая не даёт мне покоя. Я прибыл на место происшествия через двадцать минут после того, как тело Кнудсена было обнаружено. Его нашли соседи, пожилая супружеская пара, возвращавшаяся домой после вечерней прогулки. Кнудсен лежал на боку, левая рука вытянута вдоль тела, правая отведена под прямым углом, ладонь раскрыта и обращена вверх. На этой раскрытой ладони я увидел кусок обычного черничного пирога. Меня поразило, каким аккуратным он был: ровный треугольник, отрезанный острым ножом от большого пирога, и никаких крошек или растёкшейся начинки вокруг. Одним словом, вряд ли Кнудсен держал его в руке во время своего смертельного прыжка. Пирог выглядел, будто его осторожно положили на ладонь погибшего уже после его падения. Кто и зачем? Опрос супружеской пары ничего не дал, других свидетелей не нашлось. Пытаясь найти объяснение этому странному факту, я встретился с родственниками Кнудсена. Разговор с родителями не прибавил ясности, а его сестра так расстроилась при упоминании о черничном пироге, что мы успокаивали её всем отделом. Если вынести черничный пирог за скобки, то самоубийство является наиболее правдоподобным объяснением произошедшему, однако из песни слов не выкинешь, и я прошу разрешения продолжить расследование.
Мортен Хольм,
инспектор полиции,
август 1940 года
02. Доктор Свантесон, Стокгольм
Я познакомился с Митико в тот пасмурный апрельский день, когда в Королевском саду зацвела сакура. Когда-то здесь находился небольшой огород, где выращивали овощи для королевского стола, сейчас же на этом месте разбили парк, в котором всегда многолюдно. Пообедав неподалёку, я купил кофе в бумажном стакане, устроился на скамейке под деревьями и недолго там побездельничал, глазея на многочисленных туристов, снующих по аллее с камерами и зонтами. Небо хмурилось, но дождь так и не собрался. Допив кофе, я сел в трамвай и через десять минут уже открывал дверь в свой офис. На два часа была назначена встреча с новой пациенткой.
Она пришла минута в минуту, без опоздания. Миловидная девушка, юная, почти ребёнок. Когда тебе много лет, а мне очень много лет, так и тянет называть детьми людей моложе пятидесяти, но Митико действительно выглядела немного по-детски. Круглолицая, темноглазая, в крупных очках с оправой из прозрачного пластика – всё чаще вижу такие на подростках с разноцветными, будто акварелью крашенными, волосами: видимо, это очередная новая мода – и на волосы, и на оправы. А ещё Митико, несмотря на свою вполне современную одежду, неуловимо напоминала сувенирную куколку-кокэси: такая же миниатюрная и беззащитная.
Мне стало немного грустно от того, что ей понадобилась моя консультация. Когда видишь подобное создание, хочется верить, что уж у него-то, такого симпатичного, всё в порядке. Но ко мне не ходят те, у кого всё хорошо. Так что я предложил своей хрупкой посетительнице кресло напротив, а сам подтянул к себе анкету, которую она заполнила перед нашей встречей. Митико Ёсикава, восемнадцать лет, направление от компании «Nomokar Inc», страховой полис – «Номокар Стандарт Плюс», твайс-инвиз процедура – с согласия родителя, регистрационный код Охотника (ого, да это ещё Лукас тогда охотился, давненько же это было), номо-имидж – копия прилагается. Понятно, классическая схема. Что ж, будем разбираться, как из неё, такой классической, теперь выбираться.
Я покосился на Митико. Она смирно сидела в кресле, терпеливо ожидая, пока я закончу изучать бумаги. Было легко представить её за школьной партой, но ещё легче – в шёлковом кимоно и на каминной полке. Зачем она здесь? У японских куколок не должно быть скелетов за их бамбуковыми ширмами, они мило улыбаются своими нарисованными губами, а розовые цветы в их гладких волосах никогда не вянут. Раньше я не вёл душеспасительных бесед с куклами и не был уверен, что у меня это получится. Но попробовать всё-таки придётся, так что я ободряюще улыбнулся девушке и спросил, давно ли она живёт в Стокгольме, нравится ли ей здесь, есть ли у неё семья.
Просторная, залитая солнцем комната с огромными окнами. Ряд стульев вдоль стены, в углу – детский низкий стол с бумагой и пластмассовым стаканом, набитым карандашами. Маленькая девочка подходит к столу, тянется к стакану, вытягивает из него карандаш. Стакан со стуком опрокидывается, деревянные палочки катятся в разные стороны, некоторые падают на пол. Девочка торопливо их подбирает, оглядываясь на человека, сидящего у стены. Это её отец. Он не отвечает на её взгляд, он смотрит в пространство перед собой. Девочка берёт лист бумаги, устраивается за столом и начинает рисовать. В комнату входит человек в зелёном халате, отец вскакивает и быстро подходит к нему. Девочка видит, что отец держит сцепленные руки за спиной, пальцы стиснуты добела. Врач что-то тихо говорит, отец вздрагивает и рук не разнимает, горбится, опускает голову. Так они стоят ещё немного, девочка отвлекается на свой рисунок, это портрет волшебника Хаула, только волосы у него белые-пребелые, будто седые. Когда она поднимает голову, врач уже ушёл, а отец по-прежнему стоит посреди комнаты. Она подходит к нему, он отворачивается, она забегает вперёд, чтобы увидеть его лицо, наконец ей это удаётся, его лицо красное и совершенно мокрое. Потом отец берёт девочку за руку, садится перед ней на корточки и говорит, что ей нужно ещё немного подождать, а потом они поедут домой. А мама уже дома, спрашивает девочка. Отец начинает часто моргать, но ничего не отвечает. Почему ты плачешь, спрашивает девочка. Отец трясёт головой, будто вода попала ему в уши или будто он щенок. Посмотри, какого Хаула я нарисовала, правда похож, спрашивает девочка, но отец отводит взгляд и не хочет смотреть. Она тянет его за руку, отцовская ладонь снова сжата в кулак, тогда она разжимает его пальцы по одному и пытается заставить взять рисунок. Помедлив, он принимает рисунок, наклоняется над ним, рассматривает, да, отлично получился. Папа, восклицает девочка огорчённо, ты испортил портрет Хаула, ты капнул на него водой! Извини, говорит отец, я нечаянно, и вытирает лицо рукой. Нарисуй теперь Тоторо, ты чудесно рисуешь Тоторо, и мы поедем домой. К маме, спрашивает девочка. Нет, Митико, отец почему-то говорит хрипло, как будто сейчас зима и он простужен, твоя мама умерла.