Ее пригвоздили к месту его грубые, обидные слова. Она стояла оглушенная и пораженная. Где-то глубоко, даже не в уме, а в сокровенных, почти неуловимых тайниках сознания, промелькнуло что-то очень похожее на мысль о том, что он прав.
Выброс адреналина заставил сердце гулкими ударами пробивать грудную клетку. Вспененная кровь помчалась по венам. Она сгорбилась, а руки взметнулись к волосам. Стали беспощадно дергать спутавшиеся, слипшиеся тугие кудряшки, безжалостно выдергивая целые клочья. Как это всегда с ней случалось в порывах отчаянной внутренней борьбы. Неровное дыхание с хрипом вырывалось из саднящего горла. Щеки горели, из растерзанных губ сочилась кровь.
Взгляд – безумный, по-звериному дикий – блуждал по комнате. Неясно различал в полумраке щепки разломанного табурета, осколки разбитой посуды. Лохмотьями болталась содранная штора. В дорогой широкоформатный плазменный телевизор, что висел на стене, воткнулась тонкая, филигранно вырезанная хрустальная ваза, как метко брошенный кортик. Да так и осталась торчать в правом нижнем углу экрана, окружив себя рваными линиями трещин. Зеркало на всю высоту дверцы платяного шкафа, не выдержав удара, рассыпалось и усеяло неровными осколками пол у ног дрожащей девушки. Пожалуй, только огромная кровать, стоящая изголовьем у дальней стены, осталась нетронутой. След от стула – четыре продавленных точки – хранило на себе покрывало. И болтался махровый пояс от халата, неумело привязанный к люстре…
Царящий погром наводил ужас, леденил кровь. Но еще больший страх приходил от понимания неоспоримой правоты его слов, брошенных ей в лицо в порыве бешеной ярости. Она вдруг только сейчас по-настоящему поняла, насколько верны его обвинения в ее малодушии и безволии. Не умные, грамотно подобранные фразы профессиональных психиатров, а его злые, оскорбительные слова. Которые он выплевывал с уничтожающей язвительностью. Которыми он растоптал последние живые крупицы ее истерзанной души.
Резкий порыв ветра всколыхнул остатки штор, с силой захлопнув дверь. Девушка вздрогнула. Значит, он вышел на террасу. Настежь распахнул двери и окна, и впустил разбушевавшийся ураган. Она распрямилась и несмело выглянула из своей нычки скрюченных рук. Усилием воли заставила себя разжать скорченные пальцы, что намертво вцепились в волосы. Настороженно, взглядом загнанного животного, вглядывалась в окно на террасу, страшась увидеть его. Но хлесткие капли дождя разбивались о стекло, оставляя размытые узоры, мешая различить что-то еще.
Что же она делает? Кому и что пытается доказать? Зачем она так мучает себя, а заодно и его?
Он пытался говорить с ней. Честно. Много раз. Он убеждал в ее невиновности всего произошедшего. Он уговаривал отпустить кошмарное прошлое и начать, наконец, жить по-настоящему, свободно дышать полной грудью. Заставлял все забыть, вычеркнуть из памяти, как страшный сон. Потом рисовал ей радужные картины светлого будущего. Так старательно подбирал нужные, правильные слова, чтобы вселить в нее уверенность в завтрашнем дне. Снова и снова повторял добрые, утешительные фразы, шедшие из глубины души. Успокаивал. Подбадривал. Когда в нее вселялась беспричинная паника, был рядом. Уверял, что все закончилось. Все позади.
И она верила. Искренне верила, что все так и есть. Что ад, который она пережила, он закупорил в стеклянную бутылку и выкинул в бескрайний океан. Что это именно он вытащил ее из того ада и помог обрести веру в себя, в людей. Что он всегда будет рядом. Что она может смело положиться на него. И что они будут вместе, долго и счастливо. И наступало просветление – желанное, освобождающее, как глоток свежего воздуха после удушающего смрада.
А потом все по новой. Нежданно и совершенно внезапно на нее обрушивалось неадекватное чувство собственной вины. Все логичные доводы здравого смысла тонули в беспросветном мраке самобичевания. Разум затмевала боль воспоминаний. Страшные тени прошлого своими грязными, липкими щупальцами затягивали обратно в зловонное болото вечной боли и скорби. И нет выхода. Нет спасения. Она в западне. В ловушке. В лапах монстров, чудовищ, которые издеваются над ней. Терзают ее тело и душу. Смеются над ее криками о пощаде, выдумывают и приводят в исполнение новые извращения.
Рука метнулась к шее. Пальцы впились в горло, неосознанно причиняя боль самой себе острыми, обкусанными ногтями. Зубы впились в и без того истерзанный язык, не позволяя вырваться наружу звериному воплю.
И вдруг отпустило.
Снизошло озарение. Четкое и ясное понимание абсурдности и нелепости сиих действий. Ведь и вправду – зачем она сама себе, по собственной воле, делает больно? А через себя несет страдания другому человеку, который искренне, со всей добротой и нежностью, на которую способна его грубоватая натура, заботится о ней. Старается перенять груз ответственности за случившееся на себя, переложить тяжесть воспоминаний на свои плечи.
Она крепко зажмурилась. Усилием воли опустила руку. Разжала челюсти и сделала глубокий вдох открытым ртом.
Сверкнула молния и озарила беспорядок комнаты. Порыв ветра швырнул горсть дождевых капель в окно. Он там. Снаружи. Стоит под проливным дождем. Она знала это наверняка. Также точно, как и то, что должна сейчас сделать.
На негнущихся ногах, с поджатыми пальцами на босых ступнях, нетвердой походкой, точно пьяная, она подошла к балконной двери. Прижалась лбом к холодному стеклу и задышала часто-часто, оставляя на его поверхности запотевшее пятно. Страшно. Собралась и рывком распахнула створку. Порыв ветра отбросил волосы назад, капли брызнули в лицо. Щурясь, и еле различая перед собой дорогу, она шагнула на террасу. Футболка сразу намокла, облепив тело. Его футболка, которая доставала ей почти до колен.
Он стоял у парапета, расставив ноги. Широко расставленными руками упирался о перила и низко опустил голову. Пальцами сжимал окурок, кулаком защищая от воды. Напрасно. Тот давно промок и сломался. По его судорожно сведенным плечам даже на расстоянии было видно, как он напряжен. Да что там. Еле сдерживал бешенство, искрящийся гнев. Его так и колотило от ярости.
Она неслышно подошла сзади и положила ладонь на его лопатку. Между пальцами, по кисти, тоненькими змейками струились вырванные волоски, составляя хитросплетенный лабиринт с множеством царапин – свежих, ярко-алых и старых. Он дернулся, как от удара током, однако не отстранился. Но и не обернулся.
Тогда она поднырнула под руку и оказалась перед ним лицом к лицу. Напоролась на прищуренный, горящий яростью взгляд, и обожглась. Струи ледяного дождя стекали по его волосам, по лицу. Застревали в бровях, ресницах и колючей щетине. Она открыла рот и произнесла то, что должна была. То, что всем нутром чувствовала, будет самым верным. То, чего он давно жаждал от нее услышать. Но слова потонули в оглушительном раскате грома…
