Он любил родные земли. Это густое, серо-стальное штормовое небо, что могло сменить пронзительную повседневную синь в мгновение ока. Эти волны, что в ярости набрасывались на скалистые побережья Тола, неся свои темные воды, чтобы разбиться белой пеной о камни. Высокие горы и густые леса, что их покрывали. Пронзительные и тягучие песни соплеменниц, возносящиеся к небу и растворяющиеся в легкой дымке облаков. Их глаза, одновременно яркие и прозрачные, как чистейший аквамарин, что заглядывали в самое сердце. Ее глаза. Ее улыбку.
Все это он потерял.
Пыль, пот, кровь, тычки и зуботычины погонщиков рабов — вот на что он променял свою родину и свою любимую. Тяжелые, натирающие кожу до кровавых мозолей оковы гремели цепями при каждом шаге, а шаги приходилось делать часто, ведь короткая перемычка на ножных кандалах уменьшала их ширину чуть ли не вдвое, а ждать его никто не собирался. Ни его, ни других неудачников, попавших в плен вместе с ним. По его вине.
«Лучше бы я умер. Нет, лучше бы вы умерли, а я сейчас был здесь один», — с такими мыслями Харакаш брел под палящими лучами солнца, по земле империи Им А Тохаим.
Он говорил ярлу, что вылазка провалится, но тот его не слушал. Куда уж ему, молодому воину, советовать самому Граташу Покорителю Морей, как устраивать набеги на мягкотелых жителей большой земли! А в итоге вышло так, что эти самые мягкотелые не только отбили атаку налетчиков, но и перебили половину команды, а вторую — взяли в плен. Харакаш оказался прав, но лучше бы он тысячу раз ошибся! Самым печальным для молодого островитянина было то, что за все время битвы он так и не увидел корабля Граташа и его черных знамен.
Думать о том, что ярл бросил их, было тошно, но вот уже четыре дня Харакаш шел по степям, ведомый надсмотрщиками в столицу империи, и, с каждым шагом отдаляясь от побережья, он терял надежду и веру в своего правителя.
— Шевели ногами, мразь. — Очередной тычок в спину заставил мужчину лишь сжать зубы, резко выдохнув. Он — воин. Он не позволит этой сухопутной погани получить удовольствие от его страданий. Как бы они не старались, не издаст ни звука, ни стона, ни…
Общая цепь, к которой были прикованы их руки, вдруг натянулась, а потом Харакаша дернуло назад. Горькое осознание случившегося пришло еще до того, как он обернулся. Заважа ранили в бою, и то, что он продержался еще четверо суток после, идя в общей связке с пленниками, — чудо, которое сейчас подходило к концу и могло спасти остальных. Однако надсмотрщики явно не первый день были знакомы с детьми Туманного бога — суетливо отцепив Заважа от общей цепи, они, не снимая оков, распяли его прямо на сухой, выжженной и утоптанной тысячью ног земле, а после погнали колонну пленников прочь. Харакаш до хруста шеи выворачивал голову, смотря туда, где остался его брат по оружию, но отголосок смерти того настиг его, да и других островитян, как далекое эхо, лишь через неполный час.
«Ах, если бы ты умер раньше, кто знает… — Но, не закончив мысль, бывший предводитель разбитого отряда отбросил ее. — Смерть не подчиняется никому. Ни нам, ни мягкотелым».
За следующие двое суток никто не умер. Они были ценным товаром, хоть и опасным, потому их пытались доставить живыми, пусть и изможденными. Два глотка воды — утром и вечером — для каждого. Кусок подсохшего хлеба с пол-ладони размером и толщиной в два пальца, повезло, что не покрытый плесенью. Сон под палящим солнцем — когда побережье оказалось достаточно далеко, свежеиспеченных рабов погнали ночью, — от которого не спасал дырявый, прохудившийся навес, установленный для пленников. Между собой островитяне не переговаривались, молча съедая выданный им паек и так же молча смотря друг другу в спины в течение перехода.
На седьмой день смерть настигла их еще раз.
После Харакаш еще не один раз вспоминал тот день, укрепляясь в своем гневе к имперцам и презирая любые формы рабства. Но тогда, проснувшись под самое утро от ощущения вскипевшей в крови силы, он увидел картину столь омерзительную, что бросился на надсмотрщика не раздумывая. Как и все остальные пленники.
Они не подпускали надсмотрщиков к телам Илларана и его мучителя еще добрые два часа, проводив островитянина как воина и смотря, как медленно исчезает чернильно-фиолетовый туман вокруг его тела. Насильник, мужеложец и убийца, не сумевший принудить Илларана к соитию, был разорван заживо, и его крик стал музыкой для мстящих. Музыкой мести и настигшей кары, потому как стоило силам Туманного развеяться над телом Илларана, как работорговцы бросились на них со всех сторон, раздавая хлесткие тяжелые удары потерявшим свое временное преимущество островитянам.
Харакаш ненавидел их и не понимал — за убийство своего соплеменника он готов был рвать чужаков голыми руками, вгрызаться зубами в их плоть, была бы возможность, а эти… Товар и полученная выгода были им важнее, чем убийство одного из них.
Вечером восьмого дня они вошли в город империи, Заур. Город рабов, откуда островитянам было лишь две дороги — на арену или в темные копи Им А Тохаима, добывать драгоценные камни из горных глубин и умирать там, не увидев больше неба над головой, теряя день за днем благословение Туманного, чтобы однажды просто упасть замертво.
Харакаш надеялся, что его заберут на арену. Там он мог умереть в бою и забрать с собой перед этим еще кого-то из имперских псов, что иногда ради собственной прихоти выходили сражаться.
Заур встречал их белизной стен и любопытными взглядами горожан. Испытывая глухую ярость, островитянин вглядывался в лица смотрящих на него, не скрывая гневного оскала. Яркие ткани, чистые лица, изнеженные тела — избалованные, погрязшие в потакании своим желаниям, низводящие людей до уровня домашнего скота! В груди его клокотала ненависть, но он шел, проклиная самого себя, по улицам Заура, шел туда, где его попробуют продать на арену, а если не смогут — гнить ему в рудниках.
— Хар, ты слышишь? — Со спины вдруг зазвучала знакомая речь, тихим шепотом проскальзывая среди гомона улиц. — Давай попробуем попасть на арену. Там можно выжить, можно получить свободу!
«Свобода… купленная ценой десятков и сотен жизней!»
— Ценой смертей наших братьев. Нас заставят сражаться против друг друга, на потеху этим тварям, ты готов заплатить такую цену за свою мнимую свободу?
Идущий следом за ним Элак не ответил, и Харакаш молча кивнул — он тоже считал это слишком высокой ценой за собственную трусливую жажду жить. Уж лучше погибнуть там в первых боях, нежели годами сражаться на потеху имперцам, пытаясь «заработать» то, что Элак по недоразумению назвал свободой.
