– Может быть, хотел бы ты… хотела.. Может быть, немного секс?
Его зовут Маартен. Ему 25. Он в Москве недавно, месяца три. Его дом – в маленьком древнем Неймегене, на востоке Нидерландов. Его голландский помягче амстердамского, мне не очень нравится, но уж какой есть.
Его крошечная съемная однушка в центре Москвы выкрашена в белоснежный цвет и гигантский горошек – синий, желтый, красный, зеленый. Подчинена всеобщей перпендикулярности и доверху наполнена стопками книг. Яркими, глянцевыми, с модными названиями и концептуальной ерундой на обложках. Тут и там сверкающие альбомы по живописи. Классической. Академической. Русской. И современной, заморской – Аалто, Ротко, Уорхол, Диор – и манга… Большая книга фотографий Лени Рифеншталь. «Африка». Я видела такую в книжном «Москва» на Тверской. Шесть тысяч рэ. Я ее даже хотела, но не знаю никого, кто бы отважился подарить. Кому бы я намекнуть отважилась. А самой денег жалко.
Мы поднялись к нему после прогулки. После третьей или четвертой прогулки, с заходами в кафе и листанием книжек в детских отделах, с байками о русских и голландцах, с едкими анекдотами о «бэлхах*» и разведками боем в подъезды и чердаки чужих домов. Да, верно, это четвертая встреча. В третью меня бы еще не пригласили. Это был бы плевок в лицо голландским традициям самоогораживания. А в четвертую уже можно – это реверанс в сторону традиций русских – диковатых, но экзотичных, а потому желанных к исполнению…
Всё убранство его одновременно спальни, гостиной и кабинета – это не поддающиеся иному восприятию, кроме духовного, маршруты, широты и долготы, ярусы и норы. У окна большой раз и навсегда разложенный диван, застеленный лоскутным одеялом в нежных розово-голубых цветочках, клеточках, горошках и полосочках. Стенной шкаф, где за матовой стеклянной дверью на колесиках стройным рядом развешены его хипстерские вещи. Малюсенький столик из толстого прозрачного стекла с пузырьками воздуха, с треугольной обтекаемой по углам столешницей и одной ножкой из сатиновой наощупь пластмассы. Поп-артовое красное кресло на замысловатой крестовине. Через всю комнату натянута гирлянда круглых некрашеных лампочек. Уютные… Когда включены, то цвета сверкающего сливочного масла – словами не передать. Ах, вот еще два пуфа. Тоже модный пэчворк. Вроде всё. И штабеля книг с разноцветными корешками. На голландском почти нет, в основном, на английском и русском, некоторые на немецком и французском. Словно щелчок по носу. Типа «Я говорю на куче языков, а ты?» Там еще кухня, просторная, шкафчики нежно сливочные тоже, в трещинках, обнажающих прежнюю, синюю их жизнь, с медными ручками на фасадах. Искусственная древность, но покупает с потрохами. Это теперь я знаю каждый ее уголок, каждую стерильную поверхность. Молотый кофе в банке, рыбный запах от разделочной доски, пачка «парламента» и две – «беломора» на верхней полке тонкой белой кованной этажерки слева от входа.
А тогда, в нашу четвертую встречу, отсчитывались мои первые минуты в его жилище.
– Мы можем заняться любовью… – прозвучало над головой.
Я как раз нагнулась, чтобы поднять с пола стопку книг. Да так и застыла. В этой позе. Посмотрела снизу вверх и прижала книги к груди.
– Если ты хочешь… – дополнил он, видимо, что-то такое в моем взгляде уловив. Что-то, похожее на лёгкий шок. В его лице не было ничего, кроме ровного внимания. Как конфорка «на слабом огне».
«То есть, ты не собираешься меня насиловать?» – отвечаю я сейчас, мысленно. Наедине с собой я такая остроумная, а в тот момент словно цемента наелась.
С его стороны это не было порывом страсти, бесстыдством или развязностью. Просто естественное предложение. Вроде тех, что делают, чтобы соблюсти этикет. Он сказал это так, словно стул мне подал.
Конечно, может, гостья хочет не только чаю с баранками, но и удовлетворить природные инстинкты! Не больно-то я и удивлена, у нас тут тоже цивилизация. Мы тут все поголовно, приглашая знакомых в гости, непременно предлагаем чая, чувствовать себя как дома и сеанс оральной нежности.
Я выпрямилась, и как ни в чем не бывало, положив книги на подоконник, стала просматривать корешки. Кто автор, как называется. Энди Уорхол «Философия Энди Уорхола: от А к Б и наоборот».
Обернулась к Маартену:
– Я думаю, сейчас мы будем пить чай. Ты уже прочитал это?
– Ок. – пропел он, словно сделал красивый вираж на коньках. Он всегда так «ОК» произносил. И до, и после. – У меня есть шёрний и зелёни. Какой тшай ти пиоти?
– «Какой ччччай тыыы пьёёёшь»
– Да, какой чай ти пиош? Что ты спрОсил, я не понял..
– Черный, пожалуйста. Я спросИлаааа, – повторила я медленно и с интонацией, – читал_ли_ты_уже_эту_книгу?
– А, да… Читал. Хочешь ты взять штобы… читать… тоше?
– В другой раз.
– Ти любИшь Уохл?
– Лююююбишь.
– Люююбишь ты Уохл?
– Уорхола.
– Ок, Уохла. Любишь ты это?
– «Это» – да, а Уорхола не особо… – в свете вышепредложенного я чертовски осмелела.
– Я не понял тебя, – он потер переносицу. – Что ты.. хотил сказать? Уохл не должн я называть «это»?
– Ты предложил мне чай.
– Да, – оживился он, – карашё! Ты будешь ждать две минути? Не вопрос?
Его зовут Маартен. Он студент. Будущий журналист. Точнее, уже неплохой журналист, а дальше будет просто великий. Упорно и с неизменной старательностью он идет к своей цели. Его специализация – культура, искусство. Отучился в Амстердаме, на факультете журналистики. Проходит стажировку на журфаке МГУ. Мы познакомились на вечеринке в честь Дня Королевы (есть у голландцев такой праздник) в одном московском клубе. Моя коллега, точнее начальница, Л.Л. попросила уделить время его голландскому другу, подтянуть его навыки русского в обмен на подтягивание моих, голландских. Я учу голландский. Уже два года. Низачем, ради фана. Начальница Л. Л. предложила практиковать язык втроем. Как будто мы бы без нее не обошлись. Просто ее голландский беден и неуклюж до полного невладения, а русский не блещет ни красотой, ни многообразием. Маартену с ней неинтересно. А потом Л.Л. укатила в командировку. Так наша первая встреча языковой адаптации прошла без нее. Вторая тоже – и мы стали входить во вкус. Я – точно. Л.Л. не вписывалась в мою картину этой новой дружбы. Всё-таки вдвоем с Маартеном нам было легко. Как было бы втроем – бог его знает.
Я не буду писать банальностей – «мне нравились наши уроки русско-голландского». Но вечерами дома я не могла вспомнить, на каком именно языке мы проболтали несколько часов. И возвращалась всегда за полночь, едва успевая на последний поезд в метро. Я засыпала, а в голове звучал его голос, произнося отдельные слова и длинные фразы на ломаном русском и чистом голландском. И мой голос. Мои слова и длинные сложные фразы. После него все мысли приходили уже только на голландском. Я не влюбилась, даже близко нет. Хотя, представить его под душем или в своей постели мне ничто не мешало. Да хоть верхом на унитазе. Моя голова – мои причуды. Но как-то потребности такой не было. Даже наоборот, я надеялась не запасть, ведь это мой личный носитель языка. С которым, к тому же, так легко. И так интересно, и смешно. И который с неподдельным интересом впитывает, что бы я ни говорила. Так не каждый день везет. Представлять нас вместе не хотелось, хотелось сохранить нашу случайно сложившуюся, но идеальную дистанцию. Нитку с двумя узелками. Один был завязан на его мизинце, второй – на моем. Ну, образно. Эта невидимая нить не давала нам увеличить расстояние, натягивалась, если мы не общались больше нескольких часов. Но сблизиться не хотелось. Словно сократи мы расстояние, нить провисла бы до земли и спуталась, и запылилась… Я берегла дистанцию, чтобы на нее не налипла банальная бытовая грязь.
