Мое имя Герман – и у меня борода. Сочетание по нынешним временам уже потасканное и даже несколько вульгарное, как и любая мода на своем излёте, – но ничего с этим, увы, не поделаешь.
Моя страница на Фейсбуке до сих пор называется весьма по-дурацки «Я и Кира», но в действительности это не так. Я там, разумеется, есть, ее уже какое-то время нет.
Фотографии с пикников, из отпусков, со свадеб и дней рождения общих друзей рельефно иллюстрируют наше семейное благополучие. Знакомые из числа не самых близких всё еще передают ей приветы и спрашивают как дела «у вас». «У нас – все хорошо», – говорю я. Но вообще-то, все хорошо у меня. Как у нее – не знаю. Я и тогда уже не очень интересовался, как дела у нее – может, поэтому наша пара так и не стала семьей. Я осознаю, что семью так не строят – с помощью тщательного огораживания друг от друга своего личного пространства можно только стену или забор построить.
В общем, не получилось у нас семьи. Так, консервы из двух человек в жестяной банке общего жилья. Комфорт стал хорошим консервантом, менять что-либо не было нужды, работа отнимала все силы, снимая вопрос о левосторонних связях. Мы отлично понимали друг друга – сначала с полуслова, а потом и в этом отпала необходимость. Быт отточился до мелочей, и мы стали понимать без слов. Жесты приобрели ту филигранную чистоту, где нет места лишнему движению, поясняющему слову. Чувству, впрочем, тоже. Нам и без чувств было нормально в нашей небольшой, чистой и светлой квартире. Чистой именно оттого, что некому и некогда было намусорить, положить что-нибудь не на то место, накрошить, раскидать, забыть выбросить.
В ночь с субботы на воскресенье мы обычно забрасывали в машинку накопленное за неделю – через пару часов вопрос стирки снимался, и у каждого оставались только свои личные дела.
Мы не жили совместной жизнью – мы пересекались. Например, встречались с друзьями, и те думали, что мы приехали, как приехала бы на нашем месте любая нормальная пара. Но на деле, это значило лишь то, что мы случайно встретились в компании. Пункты в наших ежедневниках неожиданно совпали. Только и всего. По ночам надлежало выспаться по совпавшему адресу. И не забыть купить продуктов в общий холодильник.
Так мы встречались на кухне, в ванной, на соседних подушках. Без лишних слов. Без нужных тоже. Без любых. У боксирующих потных борцов куда больше страсти в объятьях, когда они, зафиксировав друг друга, почти неподвижно стоят, лишь изредка коротким рывком отвешивая друг другу в торец. У нас не было и этого.
Мы не враждовали. Иногда мне казалось, что хорошая ссора непременно привела бы к огненному примирению на скомканных простынях, но, к стыду своему, я был благодарен Кире за неумение или нежелание повысить голос. Да и не давал я повода. Так устаю на работе, мне, если честно, часто не до секса. В общем, когда стало очевидно, что отпуск уже вот он, совсем близко, и мы, как и следует усталой паре, проведем его вместе, молча, в неопределенности курортных задач щурясь в горизонт… В общем, я понял, что не хочу. Не хочу больше этой удобной женщины рядом. Не хочу смотреть, как она живет внутренней жизнью, гладко скользящей глянцевой поверхностью мимо моего существования, не искря и не оставляя следов. Не хочу ее низкого горлового голоса, красивого, но так редко звучащего, что надоело ждать очередного эфира.
Она молчалива, и хотя в женщинах я это ценю, но всему же есть разумный предел. Не хочу лежать с ней на пляже и видеть ее лицо, с тонкой паутинкой первых морщинок вокруг глаз. Глаз, которые не смотрят в мою сторону. Не хочу видеть, как морщинки эти станут резче, суше, грубее, сначала порозовев, а потом уйдя в шоколадный оттенок под палящим солнцем. Не хочу видеть, как ее тело день ото дня будет все загорелее, и от этого казаться моложе и свежее, а на деле – старея тем быстрее и коварнее, чем соблазнительнее ее сделает тихий убийца – ультрафиолет. Не хочу мазать ее солнцезащитным кремом в местах, куда она не дотянется сама. Я предпочел бы другие места, но их она достает без труда.
Я не нужен.
Ее тело слишком правильно сложено, длинные, гладкие руки и ноги, шелковистые коленки, музыкальные пальцы цвета свежеиспеченного хлеба… И словно живая фарфоровая кукла, она бережет свое тело от моих кривых рук. Мне так кажется. По крайней мере, когда я прикасаюсь, она напряженно замирает и смотрит испытующе и не без опаски. Я не умею расслаблять фарфоровых кукол. Наверно, они уже никогда не расслабляются, если хоть раз увидят свой ценник. А Кира себе цену знает. Не афиширует, но знает.
В тот вечер шел серенький дурацкий дождь, и у меня внезапно заболело горло, я был голоден, умотан и, видимо, оттого непривычно зол. Ну и почему-то я почувствовал, что промедление преступно. Поэтому не стал ждать, пока нагрянет вопрос об отпуске: она могла задать его с минуты на минуту, мы и так затянули все возможные сроки. Я просто вошел в комнату, занятую нами под кабинет, со стенами слоновой кости и синими светильниками, бросающими стальной токийский свет на викторианский сливочный диван в розах. Я сел на журнальный столик. Кира поморщилась, когда заклепка заднего кармана проскрежетала по стеклу. Она обернулась и положила локоть на спинку стула – но не развернула его и даже ноги не подвинула в мою сторону. Кира была уверена, что я не стану отвлекать надолго. У нас это было не принято. Она была занята делом, и ее дела священны.
Кирино лицо было спокойно – рабочие задачи не требовали в тот вечер усилий, эмоций – тем более.
А я уже давно не требовал ни того, ни другого.
И все же рубануть с плеча мне было нелегко, и я зачем-то сказал: «Скоро отпуск». Она едва заметно сдвинула брови. Губы сжались, выдав раздражение, – и я решился. Я просто добавил «Но мы расстаемся. Я думаю, пора» – и все.
Она кивнула.
Ни слова – просто кивнула.
Глубоким, взвешенным кивком.
Мне стало так легко, так светло – захотелось как-то отблагодарить за понимание, но вдруг я увидел то, чего не видел прежде: она не просто не держит меня, более того – мне лучше не приближаться. Раньше ее фарфоровость была доступна касаниям. Ее можно было отогреть, она снова ненадолго становилась той глиной, из которой была слеплена. Сейчас на меня смотрела маска без глаз. Фарфоровый лед. Я встал – и так и застыл, не зная, куда себя деть. Она смотрела на меня, по-прежнему сидя в пол-оборота. Красивые, идеальной формы, ухоженные ногти тускло отражали свет, на мизинце ровной серебряной полоской поблескивало кольцо. Почему-то я тогда отметил про себя, что оно было на заре нашего знакомства – а значит и до меня, и оно есть на его закате – видимо, его застанет и тот, кто меня сменит.
