Девиц было три.
Две розовощёкие, фигуристые, в заманчиво тесноватых, украшенных кружевом тонких сорочках. По плечам их струились не то натуральные, не то тщательно завитые локоны цвета спелой пшеницы. Про таких красоток говорят кровь с молоком.
Молоко белый полоз не любил. Кровь, признаться, тоже. Пахнет ржавчиной и отстирывается скверно — за что её любить?
Но ещё больше он не любил всё подозрительное, а третья девица выглядела подозрительнее некуда — мелкая, тощая, чернявая, губы в ниточку поджаты, на бледном треугольном лице одни глаза и видны. Такой добычей любой уважающий себя хищник побрезгует, а змей себя уважал.
Впрочем, селян обвинить было не в чем — они-то как раз со всем почтением отнеслись к лесному хозяину и к средней ёлке с загодя обрубленными нижними ветвями такую же пышногрудую жертву привязывали, как и к двум крайним.
Только вот не учли, что, едва они из виду скроются, из кустов вынырнет шустрая девчонка в побитом молью полушубке. Перережет верёвку, отхлещет сползшую в сугроб блондночку по щекам, чтобы проснулась, а когда та дёру даст, ещё и закричит ей вслед: «Куда, дурища? К бабке в Валешки беги да схоронись там на недельку!»
Освобождённая девица, даром что вопила на бегу как полоумная, на миг умолкла, застыла цаплей, нелепо поджав ногу, а потом развернулась и в другую сторону рванула, высоко задирая колени и голося так, что шишки посыпались. И даже одна белка из дупла выпала.
За этим процессом змей наблюдал даже с интересом, подполз к самому выходу из пещеры и созерцал. Он, конечно, планировал отдохнуть от суеты недельку перед праздниками, но уж если развлечение само явилось…
А вот когда чернявая вместо того, чтобы освободить и разбудить оставшихся, принялась на перерезанной верёвке узлы вязать, у него от дурных предчувствий аж чешуя встопорщилась чуть ниже короны из шипов.
Девчонка же, закончив с путами, вернулась к кустам, деловито скинула свою линялую шубейку, стянула через голову платье, оставшись в совершенно неприличном для девицы мужском исподнем — из тех, что охотники зимой носят. Прямо поверх тёплого белья она нацепила просторную белую рубаху — совсем не такую богатую, как на остальных, после чего увязала все свои вещи в узел и затолкала его поглубже в заросли.
Тут у полоза уже и хвост нервно задёргался — аж выбоину на стене пещеры оставил.
Чернявая, заметя еловой веткой свои следы, ужом втиснулась между стволом и верёвками, словно ладонь в рукавицу впихнула, а затем довольно улыбнулась.
Но улыбка, на миг преобразившая её личико, тут же исчезла, сменившись показательно страдающей миной.
— Может, всплакнуть? — задумчиво произнесла девчонка шёпотом. Только слух у змея был на беду чутким. Глухотой, как мелкие чешуйчатые собраться, он не страдал. — Вот бес, про сапоги забыла! — Она покосилась на свои ноги, неодобрительно прицокнула языком и решила: — А, и так сойдёт! — после чего умолкла.
Тут змей наивно решил, что чутьё его обмануло. Что это трио в сорочках просто тихонечко замёрзнет, не мешая ему предаваться покою и раздумьям о делах государственных, но одним глазом из своей пещеры всё же поглядывал.
Полировать задом ёлку чернявой быстро надоело. И пяти минут не прошло, как она заскучала и принялась звать соседок по поляне:
— Вайса-а-а? А Вайса? Спишь? А тебя тут в жертву лесному хозяину приносят. Тьфу ты, сонная тетеря! Ильта-а-а? А Ильта? — повернув голову в другую сторону, продолжила девчонка. — Помрёшь тут, и твой Хорьт на другой женится. — Никакой реакции на эти провокации не последовало, блондинки всё так же сладко посапывали — видать, селяне предусмотрительно опоили их чем-то. — Вот ведь курицы! — беззлобно выругалась чернявая. — Ладно, сделаем иначе.
Она щёлкнула дважды пальцами и сорвавшаяся с них пара крохотных синих искорок устремилась к жертвам. Огоньки помельтешили перед их лицами, а потом ловко юркнули каждой в нос.
«Ещё и колдунья!» — с тоскливой безысходностью подумал полоз. И это была его последняя возможность что-то подумать в тишине, потому что вслед за слаженным «апчхи!» над лесом раздался даже не крик, а самый настоящий вой.
— Ы-ы-ы, — на редкость слаженно стенали девицы… И откуда только силы в замёрзших телах? Похоже, не одним снотворным их односельчане попотчевали — позаботились, чтобы лесному хозяину вместо свежего мяса не достались сосульки в кружевах! — Спасите! Помогите! Я к маме хочу-у-у! — Впрочем, «мама» в исполнении той, которую звали Ильтой, была заменена на «Хорьта», но общую «песнь» это не сильно нарушило, будто красотки всё заранее отрепетировали. — Ы-ы-ы… А-а-а…
— Бэ-э-э! — передразнила страдалиц соседка, морщась от затяжных воплей. Ей было хуже всего — орали-то рядом и сразу в оба уха.
Змей тоже морщился, но вмешиваться не спешил, втайне надеясь, что хотя бы голос сорвут, раз холод их не берёт. А ещё подумывал просто смыться. Правда, снова искать удобное пристанище не хотелось — он эту-то пещеру чудом углядел, левитируя над лесом. Ещё и радовался, что в глуши обосноваться удалось: городов поблизости ни единого, только три мелких деревеньки.
— Ы-ы-ы! — с удвоенной силой отозвались белокурые жертвы, уставившись на чернявую, словно только теперь её заметили, а потом так же хором вопросили: — Лесана?
— Нет, призрак ваших бабушек! — огрызнулась девчонка, явно довольная тем, что ор перешёл в разговор.
Полоз тоже был доволен и даже устроился поудобней у входа в пещеру, чтобы насладиться зрелищем. Представление затягивало.
— Моя бабушка умерла? — округлила в испуге глазищи Вайса. И, пару раз моргнув, опять зарыдала. — Бабу-у-улечка-а-а! А-а-а…
— Ну ты и ду-у-ура! — протянула чернявая. — Сама без пяти минут покойница, а беспокоишься о бабушке, которая, кстати, жива… была. Два часа назад точно — висла на старосте и голосила, что в тебе жиру много, и у змея от тебя несварение приключится. А ещё предвещала, что тогда нашему Попужаново совсем крышка — гробовая.
— Но ты же сказала… — продолжала тупить девица, оправдывая прозвище «сонная тетеря». — И вовсе во мне жиру нет! — Она ещё и живот втянула, слегка посинев от натуги и надув щёки, как хомяк.
— Пошутила я! — фыркнула Лесана.
— Какие шутки, Леська! — вызверилась на неё Ильта, перестав скулить. Вайса испуганно затихла, уставившись на подругу по несчастью. — Нас на съедение червяку отдали! Огроменному! А ты… — зашипела она. — Сама дура!
За червяка стало обидно. Змей действительно был огроменным, но ведь и красивым тоже! Любой видевший говорил, что он на дракона похож. Разве что без крыльев. А эта белобрысая… как там её чернявая окрестила? Курица, вот! Обозвала, даже не взглянув.
Может, всё же куснуть её? Или лучше хвостом зашибить. Хотя нет: в первом случае вопить ещё громче станет, во втором — вонять. Какой уж тут отдых тогда?
