Я бреду по почти утонувшему в темноте лесу, время от времени задирая голову и пытаясь поймать последние отсветы удирающего за горизонт солнца. Почему-то очень тянет именно в ту сторону, на запад, хотя на самом деле направление не играет вообще никакой роли: я просто не знаю, где оказался. Запад, юг, восток – один чёрт. Но хочется идти за солнцем. Наверное, это что-то из детства, с уроков географии, из той же серии, что мох растёт на северной стороне ствола, а птицы летают низко перед грозой. А может, игры подсознания – тянусь к теплу, к свету, к тому, что даёт надежду.
Именно её, надежды, мне и не хватает.
Я не знаю не только где я, но и как сюда попал. Очнулся между корней огромной сосны, стоящей на краю залитой солнцем поляны, на мягкой подстилке из мха и прошлогодних иголок, и не смог вспомнить, почему так произошло. Одежда – джинсы и свитер – говорили о том, что на охоту я не собирался, более-менее ясная голова означала, что накануне я не пьянствовал, отсутствие ран и синяков позволяло надеяться, что ко мне не применили силу. Конечно, могли просто вколоть какой-нибудь препарат и бросить здесь. Но кому это надо? Хотя, может и надо…
Ничего не помню. Всё, что было до этого леса, скрыто в тумане. Так, какие-то неясные картинки, бессвязные слова, заблюренные ощущения…
Я немного покричал, поругался, посидел, прислонясь к сосне, надеясь, что вот-вот высунутся друзья-приколисты, и я их обматерю, а потом встал и пошёл.
Сколько времени я уже тут брожу – сказать невозможно. Иногда кажется, что я уже не раз видел смену дня и ночи, а иногда, что можно обернуться назад и увидеть то место, где я пришёл в себя. Чаще всего, правда, возникает ощущение, что время вообще не движется и те лучики солнца, что я вижу иногда на кончиках еловых лап, просто нарисованы. Не хочется себе в этом признаваться, но, похоже, разум теряет силы так же, как и тело. Я бреду в бреду…
Я не помню, когда и что я ел в последний раз. Иногда чувство голода заставляет жевать мох и листья, а бывает, что приходится останавливаться и пытаться отдышаться, оглаживая раздутый живот. В эти моменты я подозреваю, что переборщил-таки с растительной пищей и сейчас кишки завяжутся в такой узел, что развязать его сможет только патологоанатом, но через пару тяжёлых вдохов и приступов рези меня отпускает, а живот сдувается и снова начинает подвывать, жалуясь на пустоту внутри. Терплю, сколько возможно, а потом опять срываю, что под руку попадётся, и жую, жую, жую.
Ватные ноги заплетаются, приходится заставлять себя сделать каждый следующий шаг, то и дело из-под толстого слоя хвои выныривают бугристые корни и норовят уронить меня наземь. Иногда у них получается, и тогда я валюсь на обманчиво мягкое одеяло иголок, прячущее под собой раскрытые шишки, корявые палки и даже обглоданные кости. Уговорить себя встать после такого очень сложно, но каждый раз у меня получается. Как ни странно.
Ещё сложнее, чем приказывать ногам идти – приказывать мозгам не думать. Куда, зачем… Иногда я срываюсь, бечёвка, который я перетянул свои мысли и чувства, лопается, они лезут наружу, и тогда становится по-настоящему плохо. Жалость к себе придавливает к земле, безысходность выбивает дух, скулящий вой прорывается сквозь скрежещущие зубы, слёзы заливают глаза. Не хочется ничего, кроме прекращения этой такой простой на первый взгляд пытки – очень долгой прогулки по лесу.
Конечно, я справляюсь и иду дальше. В никуда…
Кусты, через которые я продираюсь последнее время (минуты или часы, сказать сложно), неожиданно бросились врассыпную, правая нога не нашла опоры, провалилась и потянула за собой всё тело. Сообразить я ничего не успел, но руки и не ждали приказов – сами по себе ухватились за не успевшие убраться подальше ветки кустов, проехались по ним, сдирая листву и срывая шипы, оплачивая вандализм лохмотьями кожи и глубокими царапинами. Я удержался и завис над чёрным провалом.
Но сразу понял, что это не спасение, а отсрочка. Ещё один камень, скорее всего, последний, на чашу безнадёги. Падение неизбежно, а спасти меня может только чудо. А чудес не бывает.
В паре метров подо мной яма, заполненная густой на вид чёрной жижей, приправленной сломанными ветками, листьями и прочим лесным мусором. По её поверхности пробегает еле заметная рябь, местами она вспухает, будто кто-то изнутри пытается выбраться наверх, местами проваливается.
А ещё яма растёт: с краёв постоянно сыпется земля, в жиже исчезают трава, ветки, шишки и даже кусты целиком. Как-то незаметно она увеличилась в несколько раз и уже проглотила приличный кусок леса. Вот не удержалась на корявых корнях толстенная сосна, завалилась, уткнулась в матовую поверхность и погрузилась целиком, на прощание помахав макушкой, которую только что лохматил ветер и пригревало солнце. Какая же там глубина? Бездна?
Рук я уже не чувствую. Не знаю, почему они всё ещё меня держат.
Левая нога дёрнулась, сползла и упёрлась в торчащий корень, руки соскользнули ещё чуть-чуть, я опустился ниже и завис почти параллельно земле. Мышцы взвизгнули. Они чуть не рвутся от напряжения, кости скрипят, едва не выворачиваясь из суставов, тело заходится в истерике.
Теперь-то я точно не удержусь. Пора отпустить руки…
Прямо подо мной жижу разрезает тонкая щель. Мгновение ничего не происходит, и кажется, и не произойдёт, но вот её края неспеша, словно позволяя моему ещё не окрепшему страху встать на ноги и как следует развернуться, расходятся в стороны. Я вижу глотку с несколькими рядами мелких зубов, как у миноги, и обросшими густой и длинной бахромой стенками. Через края в глотку заливается чёрная жижа и тягучими тонкими струйками стекает внутрь. В нос бьёт ужасная вонь, как если бы там, внутри, кто-то сдох пару недель назад, и потом эту вонь пытались перебить чем-нибудь ещё более мощным: щедро залили ацетоном, уксусом, посыпали «тайдом», поняли, что ничего не помогает и вывалили туда всё, что ещё было самого вонючего: тухлую рыбу, яйца, содержимое сотни-другой больничных уток, свежий, только с ветки, дуриан…
