* * *
Серая сверкающая иномарка подъехала к зданию вокзала и остановилась. Из нее, помедлив, вышел лысоватый мужчина средних лет приятной наружности. Ночью отреставрированное здание вокзала сверкало множеством огоньков и подсветок, а начинающийся снег усиливал живущее во всех нас с детства предчувствие нового года, хотя до него еще было далеко.
Мужчина обошел машину со всех сторон, поправил зеркала, постучал ногой по заднему колесу, покурил и вальяжной походкой отправился в здание вокзала. Глядя со стороны, хотя вряд ли в этот момент кто-нибудь смотрел на него, можно было бы предположить, что он приехал встречать поезд. Мать или жену… Но дальнейшие его действия не подтвердили этого предположения.
Он вышел на перрон и смешался с толпой приезжих и встречающих, потом быстро юркнул в подземный переход и вскоре появился совершенно на другой улице. Начиналась легкая снежная метель. Одев перчатки, незнакомец быстро зашагал по припорошенному асфальту и вскоре, сделав несколько замысловатых поворотов, попал в Верхний город.
Дом, который и представлял истинную цель его путешествия, был довольно дряхлым трехэтажным зданием. Ни в одном окне интересовавшего его подъезда свет не горел, а сам подъезд выделялся среди других перекосившейся дверью и отсутствием кодового замка. Мужчина замедлил скорость и, оглядевшись по сторонам, вошел в темный подъезд. Он подошел к самой первой на его пути двери и, достав ключ, постарался бесшумно попасть в замочную скважину.
В этот момент сзади него под лестницей произошло какое-то шевеление, раздался кошачий вопль, кто-то охнул и забормотал. Мужчина вздрогнул и огляделся. Под лестницей лежал бомж, вокруг которого грелось целое стадо бездомных кошек. Разбуженный бродяга попытался встать, а кошки, громко мяукая, готовились делить теплые места. Мужчина выругался и выбежал вон. Он быстро проделал обратный путь, ничуть не отступая от своего прежнего маршрута, и сел в свой автомобиль. Колеса взвизгнули, и машина с одиноким водителем покинула Привокзальную площадь. Первый снег носился по улицам, стучал в окна домов спящего города… Так зима напоминала легкомысленной осени о своих правах.
* * *
Осень подкралась незаметно. После двух недель любимого всеми бабьего лета вдруг как-то сразу стало холодно, задул северный ветер, деревья быстро лишились своих желто-оранжевых нарядов… Анна и не заметила, как заболела. Голова кружилась, ноги подкашивались от какой-то ужасной слабости, в голове стоял туман… Мама… Мамочка…
Мама у Анны была самая чудесная. Добрая, заботливая. Самая лучшая. Она, конечно, приехала, словно, почувствовала что-то неладное, хотя жила на другом конце города. Она всегда приезжала в самое нужное время. Сердцем чувствовала.
– Аннушка! Ты меня слышишь?
Валентина Тихоновна потрогала ладонью горячий лоб своей дочери и поспешила найти термометр. В однокомнатной квартире Анны царил так называемый рабочий беспорядок. А, точнее, полный бардак. Кругом стояли картины, холсты, прибитые к рамкам, два перекосившихся мольберта, валялись кисти, тюбики с красками и прочая утварь художника, потому что Анна была художницей.
Найти термометр ей так и не удалось, и она поспешила на кухню. Гора немытой посуды, неубранный стол, грязная плита… Все, как обычно. Вскоре она вернулась с кружкой горячего чая, малиновым вареньем и горсткой таблеток.
– Аннушка, проснись! У тебя температура. Высокая очень. Выпей лекарства.
Она нежно погладила свою доченьку по голове. Завитки пышных темно-каштановых волос разметались по подушке.
– Да, мама. Прости. Я заболела. И так не кстати. Не успею закончить заказ к тридцатому, как обещала Максу…
– Пей, моя дорогая. Ты все успеешь. Ты у меня умница.
Анна выпила лекарства и мамин «лечебный» чай. Он помогал ей всегда лучше всяких лекарств. И только один раз не помог… Но об этом вспоминать не хотелось.
– Полежи, моя дорогая, поспи. А я помолюсь… «Канон о болящем» всегда помогает.
Валентина Тихоновна поцеловала доченьку и стала повязывать косынку.
– Ну, опять ты мама! Лучше поезжай домой. Уже темнеет.
– А я у тебя заночую. На кухне лягу.
Анна застонала и махнула рукой. Сил сопротивляться не было. «Таблетки…» – промелькнуло в ее голове. Она закрыла глаза и стала погружаться в сон. Серый, липкий, противный…
* * *
Этот сон снился ей много раз. Больничная палата. Решетки на окнах. Она сидит на кровати и плачет. Потом приходит медсестра и делает укол. Но укол не помогает. Слезы льются и льются. В окно стучит дождь. В душе только боль и ужасная тоска…
Слезы. Одни слезы и дождь. Месяц, второй, третий… Она так звала смерть. Но старуха почему-то не пришла.
К жизни ее вернул Макс. Он принес краски, холсты, кисточки. Он договорился с врачами. «Рисуй, что хочешь, только не плачь больше!», и она стала рисовать. Ангелов. Писать маслом. Почему? Она и сама не знает.
Вскоре ее выписали. После развода с Сергеем и размена их квартиры Анне досталась маленькая однокомнатная квартира, старый диван и два мольберта. Мама добыла ей холодильник, который прилично работал, и еще кое-какую мебель. Жизнь продолжалась. Самое главное тогда было то, что Анна перестала плакать. «Как раз на Пасху, слава Богу», – не раз повторяла потом Валентина Тихоновна.
Макс ей очень помог. Заказов не было. Денег не было. Еды тоже. В стране царил непонятный кавардак, называемый перестройкой.
Макс приходил, хвалил картины, приносил еду и цветы, фигурки ангелов, которые привозил со всего света. Дважды звал замуж. Но Анна отшучивалась, пытаясь об этом не думать. Макс для нее был просто другом. После ухода Сергея ей вовсе не хотелось не то, что замуж, ей не хотелось жить.
Однажды Макс забрал все картины, а вскоре принес деньги. «Рисуй еще. В этом же стиле. Я нашел покупателей». И она рисовала. Только Ангелов. Другое не хотела. Хотя могла. Она действительно была художником с большой буквы.
* * *
На следующий день температуры уже не было. Довольная Валентина Тихоновна что-то готовила на кухне. Анна попыталась взять в руку кисть. Рука была слабой, а голова кружилась.
– Пойдем завтракать, Анюта! – позвала мама.
Помолившись и перекрестив еду, Валентина Тихоновна присела на табуретку. Анне все это не нравилось. Но она сдержалась и не стала, как обычно, высказывать матери свои соображения на этот счет. Завтрак начался в молчании.
– Представляешь, в вашем подъезде под лестницей поселился бомж, – сказала она, – вчера иду, а он там лежит. Напугалась я даже. Холод такой, как он там? Может, вынесем ему что-нибудь покушать?
– Ты что? Если начнешь их прикармливать, так они весь подъезд загадят. Гнать их надо.
– Что ты! Как же его на холод-то? Ему и так, видно, горемычному досталось в жизни…
