Царапины почти затянулись, но если бы в тот день полиция с какой-то стати попросила его закатать рукава, вопросами они бы вряд ли ограничились.
Керсти удивилась, почему в неожиданно яростную августовскую жару он сидит на пляже даже не в футболке, а в рубашке, но когда их дочь не вернулась из Таллинна на двухчасовом автобусе, как они договорились, и не пришла к ним в условленное место на берегу залива, где они обычно проводили солнечные деньки, Керсти уже было не до рубашки.
Когда Кая не ответила на многочисленные звонки и сообщения, в Керсти зашевелилось беспокойство: обычно дочь не отлипала от телефона и всегда была на связи.
Когда выяснилось, что ни у какой подруги в Таллинне Каи вчера и сегодня не было, тридцатиградусная жара отступила, оставляя Керсти взамен ледяную волну страха.
Когда Каю нашли, в Керсти не осталось даже пустоты.
***
Была последняя суббота августа, и вечером, во время заката, все побережья Эстонии озарятся светом костров – больших и малых. Люди вызовут огонь, чтобы отдать дань традициям, но Юргену больше нечего отдавать. Они зажгут пламя в память о предках, но у Юргена больше нет ни предков, ни потомков, и эта память лишь жжёт его изнутри, никак не превращаясь в пепел. Костры, факелы и свечи на пляже, на береговой линии у залива, где нашли Каю, не смогут вернуть ни её, ни Керсти, утонувшую вместе с Каей в чёрных пучинах горя и скорби.
Юрген не хотел идти на пляж. Традиции традициями, а горечь потери ещё слишком свежа. Видеть всех этих привычных людей вокруг и не видеть среди них Каю – сущая пытка. Никто их не осудит, если они не придут, – и не подумают, с такой-то трагедией. Но вопреки опасениям Юргена, горожане не лезли с соболезнованиями, а наоборот, держались от них слегка поодаль. Они хотели веселиться, шумно общаться, фотографироваться на фоне костра, но с присутствием Юргена и Керсти всё это казалось им немножко неправильным. Какое-то время неловкость сковывала даже искры праздничного огня. Юрген не хотел идти на пляж, но Керсти настояла.
В память о Кае.
Он чувствовал вину. То, что он сделал, – ужасно, но у него не было выбора.
Его не спрашивали про царапины, но спрашивали, где он провёл ночь, когда было совершено преступление. Юрген был дома, спал, и Керсти это подтвердила. А где ещё ему быть посреди ночи?
Но это было враньём.
В ночь убийства Каи он совсем не спал. Домой вернулся только под утро и долго стоял под душем. Не хотел из него выходить. Никогда. Вода была горячей, но его всё равно трясло. Скорее всего, он простудился. Юрген вышел из душа, заварил огромную чашку кофе и дрожащими руками плеснул в неё выдыхающегося коньяка из початой бутылки.
Ты тоже скоро выдохнешься, если немедленно не сделаешь то, что нужно, – клацали, как печатная машинка, его зубы. – Ищи.
Осторожно, чтобы не разбудить жену, он принялся рыться в столе Каи. Комната была очень большая, но одна, и им троим приходилось делить пространство, что действовало на нервы всем, но больше всего – Кае.
– Что ты ищешь? – спросила вдруг Керсти.
– Да это… скидочную карту куда-то дел, – промямлил Юрген, похолодев от ужаса. Он был уверен, что Керсти ещё спит.
– Они все на полке в коридоре, – вяло ответила Керсти и повернулась на другой бок. Снотворное утянуло её обратно в вязкое беспамятство.
Юрген остался стоять, обливаясь потом, не в силах продолжить поиски. Когда Керсти захрапела, оцепенение спало. Через пару минут он обнаружил потайное дно в одном из ящиков.
Вскоре всё было кончено.
Вечер на побережье Локсы умиротворял спокойной и величественной красотой. Кая любила свой небольшой городок, особенно его пляжи, и умерла, смотря на родной залив. Заходящее солнце окрасило небо в тёмно-оранжевый, ветер стих, и пламя огромного костра в центре пляжа взвилось вверх, вступая в полноправное владение ночью. Оторвать взгляд от почти трёхметрового огня было невозможно. Никто не заметил, что Юрген смотрит в другую сторону, на сосны. Торжественно-печальная мистическая атмосфера причиняла ему почти физическую боль. Хуже были только слова и взгляды, осыпавшие его и Керсти в последние дни. Терпеть их было невыносимо.
Керсти сняла с поминальной свечи-лампады металлическую крышку, и Юрген поднёс к фитилю горящую спичку. Вечер был безветренным, свеча зажглась почти моментально, не давая рукам Юргена трястись на обозрение всей округи. Жена накрыла прозрачный сосуд крышкой и осталась стоять, не в силах пошевелиться. Стекло было жёлтым – любимый цвет Каи, – и казалось, что в руках Керсти не свеча в память о погибшей дочери, а какой-то волшебный светильник, озаряющий пляж сказочным ярко-жёлтым светом.
