Все чувства выложил свои…
Все чувства выложил свои я на алтарь стола.
Щепоть в конвульсиях кропила кровью синей,
рука дрожала, корчилась, узорно нить плела;
из вен сплетений чувства на ладонь сочились
и – дальше ручейком от пальцев расточились.
Вдоль белого подножия вились они, лились,
на нем засохшими следами оставались,
когда путем извилистым сочились ручейки.
Вмерзали в гладкий, белый наст следы моей руки –
души трепещущей простые отпечатки:
ногтей, и пальцев скрюченных, и кожи гладкой.
Вселенной внутренней тогда все раны сразу вскрылись
и кровью голубой текли, и на листе застыли;
Налипла тишина-печать на облака,
изнемогла – все силы растеряв – рука;
в бесчувственной пустыне сердце онемело.
И умер я тогда, и пребывал не здесь,
а пульс мой начал биться на бумаге белой,
и, погребённый, там он пребывает днесь.
* * *
Спокойный зимний день, устало солнце светит;
Уже едва-едва наметился снежок.
Не слышно во дворе, чтобы шалили дети,
Как будто их собрал и посадил в мешок
Тот, кем пугали нас в наивном детстве мамы.
Здесь в комнате тепло, а за окном – зима.
И градусника ртуть сползает вниз как гамма:
От ноты дальше к ноте. И с себя снимать,
С прогулок возвратясь, избыток некий платья,
Как будто с кочана капустного листы,
Надоедает. Впрочем, время можно тратить
Еще каким-нибудь занятием пустым:
Страницы например перебирать, и с ленью
Бороться кое-как, глазея из окна
На зиму, и, когда осточертеет чтенье
Вконец, плеснуть в стакан нескучного вина.
Вот опять заметает в конце февраля.
Но отсюда – куда в нас метели летят –
После тихого «бля», после звонкого «ля»
Зажигалки «Дюпон»,
Еле слышно, как ветры там тонко свистят,
За стекольцем оконным; скулят и визжат,
И отступишь лишь шаг от окошка назад –
Тишины слышишь звон.
Там, снаружи, подсказки стирает метель.
Все дорожки, тропинки, следы замело;
Ни земли, ни деревьев, ни звезд в темноте,
И в снегу не видать.
Тонкой струйкой пустив сигаретный дымок –
Так, корабль обреченный, сигнал подает,
Только, вместо того, чтоб спуститься на дно,
Отправляешься спать
* * *
Бродяжная, Улиссова тоска
Горчичным цветом все вокруг покрыла,
И связи стали тоньше волоска,
И чувствуешь, как все давно постыло.
Постыли все предметы. За окном
Невыносимо мокрое пространство.
Противна тишина, стакан с вином,
И раздражает даже мысль о пьянстве…
Прохладно в доме, ибо в октябре
Здесь бьют истопники еще баклуши;
Теперь темнеет рано во дворе,
И тишина, как сплетня лезет в уши.
В груди так пусто… Виснет лампы ком
Послушным факелом у изголовья;
Пусть сон порхает рядом мотыльком,
Я не предам бессонное сословье!
Как тяжело в квартире одному,
Но общество – еще, пожалуй, хуже!
И только стоит веки мне сомкнуть,
Как ветром вдруг закладывает уши,
И где-то волны темные шумят,
И парус ветра зачерпнул холстиной;
Всю ночь костры бессонные горят,
И утра ждут отважные эллины.
Нет ни фелюг, заполненных хамсой,
И серебристо-толстые кефали
К заморским берегам откочевали,
А на прилавках – чебурек с самсой.
И рыба, да и люди здесь не те,
Что раньше были: строят всюду «виллы»,
Черствы, грубы, как варвары Атиллы,
Безжалостны к природной красоте.
Кто был тут прежде, может вновь узреть
Все тоже море, небо, чаек, горы;
Да в зданьи сером заседают воры,
А надо бы им «на Морской» сидеть.
Давно нет магазина «Океан»,
И рынка, говорят, не будет скоро
(Дай Бог, что это – только разговоры),
И очень дорог нынче стал калкан…
Бывает, очень хочется завыть:
«Не стой, а проносись скорее мимо
Мгновенье, может, ты неповторимо,
Но лучше бы тебе прекрасным быть!»
Игрок, разорившийся на бирже
Эти черточки мне заменили слова,
Только ими одними полна голова;
Точно призраки денег мелькают, манят,
За собою влекут, будто дразнят меня.
И танцуют, танцуют… То белый носок
Опускают, то черный – я весь изнемог
В этом танце и чувствую: нет больше сил!
То, что было когда-то, все-все я спустил…
Ну и славно! Теперь обрету я покой
(Танцам этим конец!) под водой, под землей…
Я был, правду сказать, никудышный танцор,
Но теперь это вздор, но теперь это вздор.
Я очнулся от сна? Только как же мне быть,
Как без черточек этих теперь мне прожить?
В недремлющей игорной зале
Судьбы вертелось колесо.
Крупье привычно запускали
Из пальцев шарик и висок,
Того, кто утром нищим станет,
Еще пульсирует, живет,
И жилкой, точно в барабаны,
В натянутую кожу бьет…
За стенами casino серый
Рассвет ползет, а здесь, внутри,
Игрок сидит белее мела,
Судьбу не в силах превзойти.
Уже проиграно так много,
А манит дальше гиблый рок
И, стиснув голову, игрок
Следит за шариком: виток,
Еще, еще, последний… Но,
Все будто замерло, и странно
Подмигивает вдруг обманный,
Зеленоватый глаз «зеро».
Причина телефонного звонка (который раздастся чуть позже)
я сидел в маленькой комнате
по исцарапанному паркету
точно по контурной карте река
полз телефонный шнур струясь от
аппарата брошенного на кровати
я читал под вольтами лампочки
освещавшей страницы книги меня
на простом стуле (его неудобство
не замечал увлеченный чтением)
старый паркет вопиющий о ремонте
несвежие обои на стенах
телефон источавший из себя
змеистый шнур-реку пока молчал
но стрелки часов сворачивали
кукиш тем кто ожидал меня
в назначенном месте
К N
Поведайте, в каких еще краях,
Ну, может, кроме Африки голодной,
Лгут – вдохновенно, грабят – благородно,
И мастерят свободу на костях?
Как долго будем думать: «может быть,
